А я направился на выход из города. По пути меня догнал протяжный и жуткий вопль, немного гундосый. Не знаю, что там делали с Тавром, но не хотел бы оказаться на его месте. И тут же радостно завопила, заулюлюкала и засвистела толпа. Наверное, радовались, что их черед придет позже. После паузы заорал лучник, выше и визгливее. Если вопли Тавра я слушал спокойно, то теперь у меня появилось чувство вины. Знал бы, как всё сложится, наверное, отпустил бы лучника. Отсутствие мозгов не опасно, если задать пустой голове правильное направление.
Жилье нашел на первом же постоялом дворе. Он был из известняка, большой, двухэтажный, буквой П, крытый светло-коричневой черепицей, с тремя дымовыми трубами, с террасой вдоль всего второго этажа, а с четвертой стороны отгорожен от улицы высоким каменным забором с широкими двустворчатыми воротами. В просторном прямоугольном дворе стояло с десяток длинных и широких кибиток на высоких колесах и с верхом, крытым войлоком или кожей. В центр двора слева и справа спускались с террасы две лестницы. Там находились жилые комнаты и столовая. На первом этаже располагались хозяйственные помещения: склады, сеновал, хлев, конюшня. Хозяином оказался славянин по имени Келогост — симпатичный жизнерадостный малый лет двадцати семи с совершенно неславянской внешностью: темноволосый, кареглазый и костляволицый. Точнее, хозяйкой была его жена. Келогост был дреговичем, вырос по ту сторону Дуная, под аварами, которых за что-то, наверное, за всё хорошее, люто ненавидел. Поэтому завербовался служить тяжелым пехотинцем в византийскую армию. С аварами долго воевать не пришлось. Судьба в лице командующего войсками провинции Нижняя Мезия закинула его в Херсон, где Келогост сумел охмурить молодую вдову, гречанку. Молодая, правда, была, как он выразился, «чуть-чуть» старше его, но славянин здраво рассудил, что это лучше, чем таскать тяжелые доспехи и щит и рисковать жизнью. Как ни странно, я понимал его славянскую речь хуже, чем латынь истинных ромеев, хотя, кроме русского, в совершенстве владею украинским и изучал в институте старославянский, благодаря чему свободно общался с поляками, сербами, словаками.
Но первым делом он спросил, хотя было видно, что нисколько не сомневается:
— Это ты Тавра поймал?
Я уже заметил, что слух обо мне разлетелся по всей округе, а так как внешне сильно отличаюсь от местных, меня сразу идентифицируют.
— Не ловил я его. Это он на меня напал, — ответил я.
— Какая разница! — произнес он и громко позвал: — Елена, иди посмотри! Это он Тавра поймал!
На террасу вышла темноволосая и смуглокожая, беременная женщина лет сорока и явно не прекрасная, с неглупым и твердым лицом. Такие вертят мужем, как хотят, но на людях показывают полную покорность. Подозреваю, что это она охмурила славянина. Елена с улыбкой поздоровалась со мной и, сославшись на занятость, сразу ушла.
Я уже обратил внимание, что здесь непривычно много беременных женщин, причем некоторые сами еще дети, лет двенадцать-тринадцать. Вот где истоки педофилии! Беременных здесь больше, чем в первый год после того, как Путин приказал платить материнский капитал за второго ребенка. Видимо, женщины шестого века считают, что дети и есть самый ценный материнский капитал. А может, сказывалось отсутствие телевизора с интересными вечерними и ночными программами и средств контрацепции.
Я объяснил Келогосту, что хотел бы поселиться в комнате, которая бы надежно запиралась изнутри и снаружи, и где я мог бы держать пса.
— Да можешь собаку держать в любой комнате, дело твое, — сказал дрегович. — Только чтобы она ночью не бегала по двору, а то мои порвут.
Действительно, три крупные собаки, не меньше Гарри, запертые в деревянной клетке, рвались пообщаться с ним. Мой пес игнорировал их.
— Насчет воровства не беспокойся, я сам приглядываю, и сторож есть, — показал он на вооруженного мечом и коротким копьем хромого мужика, видимо, бывшего солдата. — Я на том и зарабатываю, что сам не ворую и другим не даю. Купцы — народ недоверчивый, если раз подведешь, больше не поселятся у тебя.
— Многих это не останавливает — сказал я.
— Люди разные бывают, — согласился он. — Хочешь, наверху можешь жить, там сейчас три комнаты свободны, утром ушел обоз, а хочешь, возьми складскую комнату с висячим замком, только она подороже будет.
Он подвел меня к двери на железных петлях и закрытой на тяжелый, амбарный замок. За дверью находилась большая комната с двумя топчанами у боковых стен, застеленных соломой и накрытых серым полотном, и столом и лавкой у задней стены. Изнутри закрывалась на толстый засов.
— Ее обычно снимают купцы для ценного товара и доверенных людей, — объяснил дрегович.
— И сколько стоят такие хоромы? — поинтересовался я.
— Три фоллиса в день, — ответил он.
Я дал ему силикву за четыре дня, а он мне — большой железный ключ от замка, сняв его с кожаного шнурка, на котором висело еще штук пять.
— Жена моя хорошо готовит, — сообщил Келогост. — Берем недорого.
— Приду на обед, — сказал я и спросил: — Где здесь можно потренироваться с мечом?
— Да хоть во дворе, — разрешил он.
— Мне надо побегать в полном вооружении, — пояснил я. Не хотелось показывать всем свое неумение пользоваться оружием.
— Тогда на следующем перекрестке поверни в сторону гор. Поднимешься немного, там будет поляна с родничком. На ней скотина уже объела всю траву, так что бегай, сколько хочешь, — рассказал он. — Собираешься в армии завербоваться?
— Еще не решил, — ответил я.
— Лучше в охрану к купцам наймись: и платят больше, и кормят лучше, и командиров меньше, — посоветовал он.
— Сколько они платят? — поинтересовался я.
— Кто сколько. Обычно пеший получает три солида в месяц. Хороший воин — до четырех или даже пять, как конный, — ответил Келогост и сделал мне, как он думал, комплимент: — Ты можешь рассчитывать на четыре!
Теперь я знал свою цену в шестом веке от рождества Христова.
— И еще можно провозить свой товара на продажу, но не тяжелый, обычно фунтов тридцать разрешает хозяин обоза, и получишь половину трофеев, если нападет кто или сами кого грабанете, — продолжил Келогост. — У меня на постое купец, иудей, через несколько дней собирается к антам идти, ему люди нужны. Если хочешь, порекомендую.
— А почему он не может их найти? — спросил я.
— Не знаю. Почему-то не держатся у него люди, — ответил Келогост. — Может, потому, что обоз маленький, опасно. Но он говорил, что у соляных промыслов соединится с боспорским обозом.
— Время еще есть, давай подождем, — не стал сразу отказываться я. — Если не найду ничего лучше, наймусь к нему.
— Как хочешь, — молвил он и, заметив трех иудеев, которые спускались в террасы, сообщил, — А вот и хозяин обоза, — и заспешил к ним навстречу.
Все трое были в желтых ермолках и с длинными пейсами. Если одеть их в черные одежды, ничем бы не отличались от ортодоксов, которых я видел в Израиле. Двое постарше, под пятьдесят, а третий раза в два моложе. Я бы подумал, что младший — это сын одного из старших, но уж слишком он прогибался перед обоими. Наверное, их младший компаньон. Если бы был достаточно богат, чтобы иметь обоз с товарами, сам бы не ездил, не рисковал жизнью. Кто бывал в Израиле, тот знает, как выглядит материализовавшаяся трусость: количество охраняющих, обыскивающих, досматривающих и подсматривающих превышает население страны. Если вас за день обыскали и допросили менее двадцати раз, значит, вы не выходили из дома. Как ни странно, молодой был разряжен и обвешан золотом побогаче. Зато пейсы имел короче.
