— Скольких ты убил? — спросил старик.
— Шестерых, — ответил я и показал шесть пальцев.
— Ты хороший воин, — похвалил он.
— Погиб весь их отряд, — добавил я, чтобы хоть немного утешить его.
— Значит, он отомщен, — сказал старик и посмотрел на женщину, давая ей слово.
Я опередил ее:
— Здесь есть вещи, наверное… ваши. Можете забрать.
Я отдал ей связанную в узел, окровавленную одежду.
Женщина узнала вещи и, зарыдав, уткнулась в узел лицом. Старик обнял женщину левой рукой, прижал к себе. Он молча смотрел куда-то поверх арбы. И никаких эмоций. Воин плачет кровью врагов.
— Если хотите еще что-нибудь взять, берите, — предложил я.
Старик отрицательно помотал головой. Он молча повел женщину в деревню. Я провожал их взглядом и думал, что счастье одного — это несчастье другого.
Вернулся Палак с валежником, развел костер, разжившись огнем у охранников. Я сварил в котелке кашу с салом. Выделил по порции Палаку и Гарику. Потом скиф помыл без моей просьбы котелок и до утра сидел на пятках на арбе и поил друга водой, когда тот просил. Скилур в горячке что-то бормотал на скифском, иногда стонал. Я лег подальше от арбы, чтобы не слышать, как он мучается.
Утром пришли деревенские покупатели, а вместе с ними и вчерашняя женщина. Она поздоровалась, положила на арбу узел с провизией, погладила обоих волов, которых запрягали мы с Палаком и, больше ничего не сказав, ушла. Я сбыл деревенским все трофеи, кроме кольчуги и трех металлических шлемов, на которые не нашлось покупателей, слишком дорогие. Большую часть обменял на продукты, с деньгами у местных, как и у крестьян всех времен и народов, была напряженка. Обоз в город предполагался недели через две, поэтому я решил прокатиться до соляных промыслов. Если получится, обменяю муку и продукты на соль и повезу ее на продажу в Херсон, где она в цене. Утром Скилур почувствовал себя лучше, поел немного. Я предполагал оставить его в деревне, но скиф взмолился не бросать его на погибель. Вроде бы с готами у скифов отношения не обостренные. Наверное, решил, что я великий лекарь. Он принялся заверять, что в благодарность за спасение всю оставшуюся жизнь будет служить мне, причем бесплатно. Я посоветовал ему сперва выздороветь окончательно, а потом уже распоряжаться своей жизнью. Советом пренебрегли однозначно и бесповоротно. Дальше Скилур заговорил, какие блага меня ожидают, когда он выздоровеет. Какие блага ожидают его самого — скиф не уточнил. Что ж, китайцы утверждают: если ты спас человеку жизнь, обязан заботиться о нем и дальше. Ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным. Палака тоже пришлось взять с собой. Во-первых, он не хотел оставлять друга одного и, наверное, сам боялся остаться один; во-вторых, я как представил, что придется целый день слушать болтовню Скилура, решил, что затраты на кормежку второго скифа, который разделит со мной это бремя, стоят моих нервов. Палак напрочь отказался брать деньги за работу, пока не выздоровеет его родич.
Я опять ехал последним. По требованию Мони — метрах в пятидесяти позади его последней кибитки. Я пытался выдержать эту дистанции, но мои (теперь уже мои!) волы, приученные ходить в обозах, сами догоняли впередиидущую кибитку. Запал у Мони быстро кончился, он пересел с мула на вторую кибитку и больше не доставал меня. Я передал вожжи Палаку, пошел пешком.
Мы переправились через реку вброд немного ниже деревни. На том берегу заканчивалось предгорье и начиналась степь, которая тянулась до горизонта. Я вырос в степи, и люблю ее кажущуюся бесконечность, ровность и пустоту — те же качества, которыми обладает и море, которое люблю еще больше. Правда, сейчас, в шестом веке, здесь была лесостепь. Островки деревьев, и довольно большие, попадались часто. Я еще подумал, почему перед выходом в степь обозники не запаслись дровами? Сам тоже не стал: они лучше знают. И правильно сделал, потому что стоянки всегда были возле леска, где валежника хватало на всех.
Когда расположились на ночевку, к нам подъехал отряд кочевников, аланы, человек двенадцать. Их много служит в отряде Оптилы. Эти были экипированы получше, все в кольчугах, а у некоторых еще и ламеллярный доспех, с длинными копьями и мечами, у каждого еще и по луку. На аланов двадцать первого века совсем не похожи. В них было меньше кавказского, что ли. Их предводитель, довольно молодой, не старше двадцати пяти лет, поговорил с Моней, взял у него деньги. Не знаю, что ему наговорил иудей, но на меня алан смотрел с подозрительностью. Я дал ему, как меня предупредил Гунимунд, серебряный милиарасий — плату за проезд одного транспортного средства по территории данного племени. Алан повертел монету, убедился, что не фальшивая и даже не обрезанная, кивнул головой, что, видимо, значило, что плата принята, теперь я под его охраной. На скифов вождь посмотрел не то, чтобы с презрением, но как на что-то ничтожное, недостойное внимания грозного воина.
— Какие отношения у скифов с аланами? — спросил я Скилура, который быстро шел на поправку, мог уже сам слезать с арбы.
— Они тоже кочевники, — уклончиво ответил скиф.
— Они ведь одно из сарматских племен, ваших бывших врагов, — возразил я.
— Всё равно они кочевники, — ответил Скилур.
С этим трудно поспорить.
Пока готовили ужин, я осмотрел раны Скилура. Бинты были сухие, гнилью не воняли. Значит, раны не кровоточат, и гангрены пока нет. Температура тела скифа была тоже нормальная, насколько я мог определить обычными прикосновениями. Скилур и Палак наблюдали за моими действиями с таким преклонением, будто я колдовал.
— К соляным промыслам будешь в полном порядке, — пообещал я.
10
Своеобразный гнилостный запах Сиваша я почувствовал за несколько миль. Не то, чтобы он был неприятен, но какой-то выпадающий из привычных запахов. Соляные промыслы представляли собой несколько маленьких поселений, летних лагерей, разбросанных по берегам соленых озер. Защитных укреплений не было, потому что охрану обеспечивали аланы. Видимо, отсюда у аланов и средства на дорогие доспехи. Соль добывали по-разному. Кто-то отгораживал низким валом большие площади мелководья и ждал, когда вода испарится и останется соленая грязь, рапа. Ее промывали и выпаривали до начала кристаллизации в котлах, медных или бронзовых, средних размеров. Котлы побольше были обычно с приклепанной верхней часть. Железных котлов там не видел. Потом густой рассол досушивали на больших деревянных настилах с невысокими бортиками. Кто-то, у кого было больше дров или не было доступа к мелководью, сразу выпаривал воду из озер, а потом досушивал. У первых производительность была намного выше, но соль серая, «грязная», у вторых — ниже, но соль белее, чище.
Наш обоз остановился в стороне от этих поселений, рядом с леском на берегу небольшого пресного озера. На следующий день начался торг, точнее, бартер. Солевары меняли свою продукцию на то, чего им не хватало. Муки им точно не хватало, она буквально улетела. Вместе с большей частью продуктов, которые я получил в обмен на трофеи. Как ни странно, понадобилась солеварам и парусина. Наверное, на мешки или палатки. Не смутило даже, что некоторые рулоны были в пятнах крови Скилура. Пытался продать им дорогую материю, но безуспешно. В результате всех обменов у меня оказалось килограмм триста соли, серой и белой.
