Когда вышел из каюты, экипаж был весь на баке, смотрел в сторону деревеньки. Там народ погрузился на две длинные шлюпки и отчалил от берега. Судя по отсутствию товаров и наличию оружия, они не торговать собирались с нами. На носу шлюпок стояло по человеку, которые держали по деревянному щиту, больше напоминающему дверь. Этими щитами прикрывали гребцов. У лодок были высокие борта заваленные внутрь, в которых имелись отверстия для весел. Борта эти закрывали гребцов, попасть можно было, только стреляя сверху, что не должны были позволить щиты. Да вот только стрелять по ним будут не из лука!
— Я сбиваю щитоносца с первой лодки, потом ты, Гунимунд, бьешь по рулевому, а остальные — по гребцам, — приказал я.
Остальные — это Скилур и Палак с гуннскими луками и Семен и два молодых роса с арбалетами. Сейчас узнаем, чему они за зиму научились.
Я прицелился в то место, где должен быть живот щитоносца. Шхуну несло течением со скоростью километров семь, и лодка приближалась, плывя против него, примерно с такой же, если не быстрее. Когда дистанция сократилась метров до ста двадцати, выстрелил. Сначала думал, что не попал, но потом щитоносец начал заваливаться назад. Упал он на гребцов, отчего передние сбились с ритма, перестали грести. Наверное, сейчас ругают его, не подозревая, что это продлит им жизнь. Следующим погиб рулевой от болта гота, и несколько гребцов уронили весла, получив по стреле или болту. Лодка начала терять ход и разворачиваться бортом к течению. Пока мы перезаряжали арбалеты, скифы успели положить чуть ли не всех, кто сидел в этой лодке. На второй передумали нападать, развернулись через правый борт и быстро поплыли вниз по течению, под углом у правому берегу. Народ на берегу, в основном бабы, рванулись вверх по склону, что-то крича на бегу. Такое впечатление, будто мы сейчас на них нападем.
— Геродор, держи на первую лодку, а вы, Агафон и Пифодот, зацепите ее баграми и подтащите к борту, — приказал я.
В лодке еще было шестеро живых и не раненых. Они послушно поднялись по одному на борт шхуны, оставив оружие в лодке. Хисарн и Семен вязали их, укладывая мордами в палубу. Затем Толя, Ваня, Скилур и Палак спустились в шлюпку, собрали там трофеи и выкинули раздетых мертвых и раненых за борт. Шлюпку взяли на буксир. Утонет, так утонет. Не оставлять же ее этим недоделанным пиратам!
Я приказал поставить на ноги одного из них. Пират был похож на старшего паромщика с притока Днепра, я даже сперва и подумал, что это он и есть. Но нет, немного моложе и совсем беззубый.
— Вы кто такие? — спросил по-латыни.
— Греки, — ответил пират с мягким акцентом, как у паромщиков.
Я посмотрел на Агафона, который стоял рядом. На лице грека было такое же выражение, как у итальянцев, когда румыны говорят, что их предки — римляне. Здесь неподалеку, на Буге, был греческий город Ольвия. Гунны разрушили его. Наверное, это потомки греков и какого-то местного народа, но не скифов.
— Привяжите им руки к веслам, — распорядился я. — Пусть гребут до Константинополя.
Трофеи оказались неважнецкие: старые копья, мечи, топоры и ножи из плохого железа. Одежда еще хуже. Отдал ее всю готам и грекам с условием, что свяжут одежду в узел и опустят на веревке за борт до вечера, пока там не передохнут вши. Хоть и заставляю регулярно делать приборки в кубрике, народ стал все чаще почесываться, гоняя по своему телу насекомых. У меня, Алёны и малого белье шёлковое, нас пока не терроризируют.
Выйдя из лимана, взяли курс на Босфор. Греки думали, что пойдем, как все, вдоль берега, и очень удивились. На карте, купленной мною в Херсоне, Черное море изображено не совсем правильно. Западный и южный берега очень подробно, восточный до Тарханкута тоже, а дальше и почти весь северный берег слабенько, поэтому северная часть получилась намного уже, чем на самом деле. Если бы проложил курс на Босфор по этой карте, оказались намного восточнее. Но я столько раз прокладывал курс от Ильичевской зоны разделения движения на Босфор, что на всю жизнь заполнил его. На этот курс и легли, пройдя мыс Большой Фонтан. Или как он называется в шестом веке? Еще больше удивились греки, когда я установил на нактоузе компас и заставил плыть сутки напролет, разбив команду на две вахты: мы с Геродором меняли друг друга, как офицеры, Агафон и Пифодот по очереди стояли на руле, остальные работали на парусах и присматривали за пленными, особенно, когда развязывали их, чтобы накормить. Пираты, правда, оказались какими-то покорными. На их лицах было написано: остались живы, кормят хорошо — чего переживать, печалиться?! Но всё же я им не доверял. Ночи уже были теплые, поэтому свободные от вахты спали на палубе, а пленных запирали в кубрике. Ночью компас подсвечивал масляный светильник, к которому я приделал изготовленный по моему заказу стеклянный колпак, какие видел в детстве на керосиновых лампах. Греки быстро научились держать курс по компасу. Первое время им это даже нравилось. Вот только ночью грекам было тяжко стоять на вахте. Привыкли по ночам спать. Ничего, вытерпели. Да и ветерок был свежий, шли резво, не поспишь.
На третье утро мы увидели берег. Вышли чуть западнее Босфора. В шестом веке ни с кем не надо было связываться и ждать разрешение на проход по проливу. В двадцать первом веке движение в Босфоре стало односторонним: караван судов несколько часов шел из Черного моря в Мраморное, потом караван в обратную сторону. Приходилось миль за двадцать связываться с постом регулирования движения и, если повезло, пристраиваться к каравану, а если нет, становиться на якорь или дрейфовать в открытом море, ожидая. Иногда почти сутки. Потом диспетчер вызывал ожидающие суда и объявлял, кто, в какое время и за кем пойдет. Интервал между судами был пятнадцать минут, если с опасным грузом — полчаса.
На входе в канал к нам буквально подлетела от берега тридцативесельная галера. Плавные, одновременные взмахи весел, делали ее похожей на птицу. Корпус узкий, выкрашенный в темно-красный цвет, с закругленным внутрь, высоким форштевнем. На скулах нарисовано по глазу без радужки, как бы с расширенными зрачками. Примерно посередине мачта с латинским парусом, подвязанным к рее. На корме два рулевых весла, по одному с каждого борта, и на флагштоке висел флаг, красный с золотом. Что на флаге было вышито — не рассмотрел, потому что плотная материя не развивалась. Я где-то читал, что от галер исходила жуткая вонь, потому что гребцы-рабы, прикованные к скамье цепью, гадили под себя. От этой не воняло. Может, потому, что на ней гребли вольнонаемные, а не рабы. Галера подошла левым бортом к нашему правому по инерции, убрав быстро, по команде, весла с этого борта. Матрос кинул с бака нам швартов. Агафон закрепил его. Взмах весел правого борта по команде офицера — и галера поджалась к нам. Она была длиннее шхуны, но чуть ниже. Гребцы сидели вдоль бортов в один ряд под навесом из сшитых кож. Посередине судна проходила галерея от кормы до бака. В двух местах от нее к бортам шли ответвления. По одному из них подошел к борту галеры и затем поднялся на шхуну с помощью подавшего руку Диофанта византийский офицер в сверкающем позолотой шлеме с красным гребнем из крашеного конского волоса и надраенным до блеска, бронзовом, «анатомическом» — воспроизводящем мускулатуру торса, которой явно не хватало владельцу, — панцире, поверх которого накинут тонкий красный плащ, хотя день был не холодный. На ремне с золотой застежкой висели меч и кинжал с золочеными рукоятками и в золоченых ножнах. Молодой, лет двадцати, заносчивый и самоуверенный — типичный представитель столичных паркетных войск всех стран и народов. Видимо, мажорный мальчик. Родители, благодаря связям или положению, обеспечили его синекурой. Офицера сопровождали четверо матросов в железных конических шлемах и кожаных доспехах, вооруженные короткими копьями и кинжалами, без щитов.
