— Откуда и куда? — спросил офицер, всем своим видом показывая, что делает большое одолжение, задавая вопросы. Чем-то он напомнил мне украинских пограничников и таможенников.
— От днепровских антов в Константинополь, — ответил я, всем своим видом показав, что не делаю никому одолжения.
— Какой груз? — задал он второй вопрос.
— Зерно. Открыть трюм и показать? — спросил я.
— Не надо, — ответил офицер и потребовал: — Шесть милиарасиев за проход проливом.
Я посмотрел на Геродора. Тот кивнул головой, подтверждая, что платить придется. Я сходил в каюту за деньгами. Когда вернулся, Геродор, захлебываясь от восхищения, рассказывал офицеру, что мы прошли от Днепра до Босфора напрямую и чуть более, чем за двое суток. Офицер, судя по искривленным губам, не очень-то и верил. Он же видел, как мы подошли к проливу вдоль западного берега. Небрежно взяв деньги унизанной золотыми перстнями рукой, офицер с эскортом вернулся на галеру, которая сразу полетела к нефу, который подходил с юго-востока.
В двадцать первом веке официально не надо было платить за проход Босфором, который турки упорно называют Истамбульским проливом. Просто иногда к борту подходил санитарно-карантинный катер и проверял документы на судно и груз. Если дать им вместе с документами блок сигарет, проверка заканчивалась быстро и с положительным результатом.
23
Константинополь производил более яркое впечатление, чем Стамбул в двадцать первом веке. Все крепостные стены были целы. Высотой метров десять, укрепленные, как мне сказали, девяноста шестью башнями, круглыми и квадратными. Они отстояли друг от друга метров на шестьдесят и возвышались над стенами метра на три. Вдоль стен, там, где они отходила от моря, был ров шириной метров двадцать. Внутрь города вело десять ворот. Возле каждых охраны человек по сто: полсотни легких пехотинцев, десятка три — тяжелых и десятка два всадников. Обмундированы и вооружены одинаково по родам войска, не в пример провинциалам. Иностранцев впускали только безоружными. Дома в Константинополе были разной высоты. Самый высокий из тех, что я видел, — девятиэтажный. Без лифта и со всеми удобствами во дворе. Иногда рядом с приличным домом находились лачуги, скорее, норы, собранные из камней, досок, обломков черепицы и кусков шкур. Главной была улица Месса, которая во всю свою примерно семиметровую ширину выложена плитами. По обе стороны ее располагались храмы, торговые пассажи и двухэтажные дома знатных византийцев. На каждом доме рядом с входной дверью на стене было написано, а чаще выложено мозаикой из разноцветных камешков, имя хозяина. На Мессе находились несколько форумов, самый впечатляющий из которых — овальный форум Константина. Весь выложен мрамором, в центре на мраморном цоколе высотой метров пять порфировая тридцатиметровая колонна, на которой стояла статуя основателя города императора Константина с золотым нимбом из лучей, отчего напоминала статую Свободы в Нью-Йорке. В правой руке он держал скипетр, в левой — шар, то ли земной, то ли это ранний вариант державы, пока без креста и короны. Как сообщил упавший нам на хвост абориген — довольно упитанный лупоглазый грек лет пятидесяти — внутри цоколя хранятся: топор Ноя, которым был построен ковчег; скульптура Афины, привезенная Энеем из Трои; корзина с незасыхающими остатками пяти хлебов, которыми Иисус Христос накормил пять тысяч человек и даже оставил немного для Константинополя; кувшин с благовониями Марии Магдалины.
— А от Александра Македонского ничего не осталось? — поинтересовался я.
Византиец задумался, наверное, решал, соврать или признаться в необразованности, потом нашел промежуточный вариант:
— А ты что-то знаешь?
— Знаю, но тебе не скажу, — молвил я, дал ему фоллис и жестом предложил найти лохов поглупее.
Грек, увидев, что монета медная, скривился. Видимо, ожидал по золотому за каждое сказанное слово. Ведь он, такой умный и ученый, вещал диким варварам. Меня удивило количество халявщиков на улицах столицы. Складывалось впечатление, что здесь работают только рабы, а ее жители считают более приличным попрошайничать, мошенничать или просто ничего не делать.
— Кто такой Александр Македонский? — спросила Алена.
Она и оба скифа сопровождали меня в этой экскурсии.
— Один из многих извергов, страдающих манией величия, который частично реализовал ее. — Поскольку она не понимала половину слов из этой фразы, сменил тему: — Пойдем в главный храм православия.
Я посещал храм святой Софии в конце двадцатого века. Вроде бы не сильно изменился. Разве что убранство всё сейчас из драгоценных металлов, а не имитаций. Впрочем, меня больше впечатлил не пятнадцатиметровый серебряный иконостас, не алтарь из золота и драгоценных камней, не большие золотые светильники, не огромный амвон из разноцветного мрамора, украшенный мозаикой, а тридцатидвухметровый купол с сорока окошками по ободу, сотворенный на пятидесятиметровой высоте. Экскурсовод в двадцатом веке говорил, что император Юстиниан, построивший этот храм, войдя в него впервые, воскликнул: «Соломон, я превзошел тебя!» Я спросил об этом сновавшего по храму старого монаха. Он ответил, что служит при храме с момента ввода в эксплуатацию, но ничего подобного от императора не слышал. Правда, во время визитов императора монаха в храм не пускали. Если Святая София произвела сильное впечатление на такого махрового атеиста, как я, то на скифов и особенно на неофитку Алену она просто обрушилась. Открытые от восхищения рты у них не закрывались с полчаса после того, как мы вышли из храма. Алена даже перестала заглядывать во все пассажи и рассматривать там шмотки. Она уже выбрала выделенную ей сумму. Скифы несли два больших узла барахла, которым она обзавелась. Хотел я купить здесь побольше шелка, но оказалось, что в свободной продаже его нет, но мне пообещали принести немного прямо на шхуну, предупредив, что вывоз этой материи за пределы империи карается жестоко. Меня это не испугало, потому что вырос в дочке этой империи и привык к тому, что жестокость законов смягчается необязательностью их исполнения.
Сегодня был праздник, день основании города. Народ шел в одном направлении — к ипподрому. Мы тоже прогулялись туда, посмотрели на него. Заходить внутрь я не захотел, потому что не люблю спортивных фанатов в стадном состоянии. Мое внимание привлекла компания «золотой» молодежи с подстриженными, как у персов, бородами, выбритыми, как у готов затылками, в странного вида узких синих туниках с накладными плечами и рукавами с длинными узкими манжетами, закрывающими часть ладони, в облегающих «аланских» штанах и туфлях с загнутыми кверху носками. Позади шли слуги, которые несли позолоченные или посеребренные «анатомические» панцири.
— Кто это такие? — спросил я проходившего мимо мужчину в зеленом, торговца по виду.
— «Синие», — ответил он и, догадавшись, что мне это слово ничего не говорит, объяснил: — Соревнуются колесницы четырех цветов. Эти поддерживают синюю.
— А похожи на «голубых»! — сказал я.
Торговец не понял, что я имел в виду, но интонацию одобрил улыбкой.
