— У них тоже пока все хорошо, — ответил я. — С тех пор, как у меня твой пояс, удача не расстается со мной.
Я почему-то был уверен, что для кагана этот пояс — не просто украшение, а талисман.
— Я тоже не жалуюсь на удачу, — произнес каган Байан.
Я посмотрел на осажденный, но не сдавшийся город. Авар сделал вид, что не понял намек.
Решив не давить на больную мозоль, сказал:
— Ты не поверишь, но я знал, что мы встретимся еще раз.
— Верю, — произнес он и добавил с ухмылкой: — Ты не поверишь, но я тоже искал встречи с тобой.
— Верю. Я уплыл из антского городища за пару дней до того, как ты его сжег, — сообщил я. — Только это было не мое городище. Я вырос далеко на севере, где плевок замерзает на лету.
— Хорошо, что ради встречи с тобой мне не пришлось ехать так далеко, — съязвил авар.
Теперь я сделал вид, что не понял намек, и произнес:
— Раз мы встретились, я решил сделать тебе подарок — вернуть этот пояс.
— С чего бы это? — почувствовав подвох, спросил каган Байан.
— Потому что ты, получив такой подарок, возьмешь с города выкуп в талант золота и снимешь осаду, — улыбнувшись, сказал я.
— Они заплатят мне три таланта, — гордо заявил каган и хитро добавил: — Из этого выкупа я заплачу тебе полталанта за пояс.
— Зачем мне так много?! — шутливо произнес я и выдал банальную для двадцать первого века истину: — Не в золоте счастье.
— А в чем? — удивился Байан.
— Счастье — это когда твои желания совпадают с твоими возможностями, — ответил я.
Каган Байан задумался, обсасывая мои слова. Красивая фраза, даже если она спорная, всегда производит на людей сильное впечатление. Особенно такие нравятся тем, кто считает себя очень умным.
Я решил опередить его:
— У тебя есть желание вернуть пояс, приносящий удачу, и есть возможность сделать это. Стоит ли отказываться от счастья из-за каких-то паршивых двух талантов?! Ты ведь каган, а не какой-то пахарь. Можешь себе позволить такое.
Каган Байан улыбнулся, оценив всю хитрость моего довода:
— Ты не передумал, не хочешь на службу ко мне?
— Считаешь, что стоит принять приглашение на обед от голодного льва? — ответил я.
Сравнение со львом его польстило.
— Выкуп привезешь ты? — поинтересовался он.
— Нет, его отдадут горожане, — ответил я и упредил его следующий вопрос: — Твой пояс я отдам прямо сейчас.
— Не боишься, что обману? — с коварной улыбкой спросил Байан.
Действительно ли он задумал пакость, или просто проверял — не знаю, но решил избавить его от искушения:
— Если бы твое слово стоило так дешево, ты бы не был каганом.
Эту фразу слышала и его гвардия. Мной можно пренебречь, но мнением боевых товарищей — никогда.
— Ты прав, — сказал Байан.
— Гребите к берегу, — приказал я Хисарну и Сафраку.
Метрах в пяти от береговой черты я встал и кинул застегнутый пояс подскакавшему авару, который привозил выкуп. Пояс был ловко пойман на копье, соскользнул по древку к руке. Авар вернулся к кагану, наклонил копья, чуть приподняв нижний его конец, и пояс съехал в руки Байана.
Лодка в это время быстро удалялась от берега.
— Пусть он и дальше приносит тебе удачу! — пожелал я.
— Спасибо! — поблагодарил каган Байан.
— До встречи! — помахал я ему рукой, как и в прошлый раз.
— До встречи! — на этот раз произнес и он, помахав рукой.
49
Я поставил «Альбатроса-2» под командованием Агафона на линию Томы-Константинополь-Ираклий. В столицу возили нефть. Я очень удивился, когда увидел на рынке амфору, на которой было написано «нефть». Привык в предыдущей жизни, что ее добывают из глубоких скважин и транспортируют по трубопроводам или на танкерах. А тут на тебе — продается на рынке на разлив! В мирное время ее использовали для светильников, факелов, а в военное — для уничтожения живой силы и осадной техники противника. В Константинополе ее покупали военные, отправляя часть в крепости в глубине материка. Из Ираклия везли в Томы оливковое масло.
Сам на «Альбатросе-4» мотался на Тендру за рыбой, которую вез в Константинополь. Оттуда на Родос за вином для Александрии, где набивал трюм предметами роскоши типа перца, корицы, ладана, сандала… Большую часть этого товара продавал в столице и перегружал при встрече на «Альбатросом-2» для продажи в Томах, еще часть — в Ираклии, где догружался оливковым маслом, а остальное — в Херсоне. Фритигерн на реализации моих товаров здорово приподнялся.
Осенью у меня родилась дочка, получившая по настоянию матери имя Мария. Год вообще был удачный на детей. В конце зимы у Скилура и Палака родилось по второму сыну, а в начале лета у Вани и Толи — по первой дочке. Я пытался снизить прирост населения в отдельно взятой своей семье, но на мои предохранительные меры жена реагировала асимметрично.
— Ты что, больше не любишь меня?! — произносила она обиженно.
— Не в этом дело, — объяснял я. — У нас и так достаточно детей. Зачем тебе мучиться, рожать еще?
— Я тебе не нравлюсь, да?! — сделала она вывод.
Понимая, что логичные доводы не действуют, а женские генерировать не умею, закрыл этот вопрос.
Затем пришлось заплатить хрисагир — налог на суда, тягловых животных, повозки и всех работников, свободных и рабов. К счастью, платится он раз в пять лет, и, благодаря новому императору, теперь ниже на четверть. Система сбора налогов здесь довольно интересная. Собирают их специально назначенные люди, обязательно богатые. Они должны сдать определенную сумму, которая вычисляется в Константинополе на основании информации, получаемой от осведомителей или попросту стукачей. Говорят, таковых на страну тысячи полторы. Сколько их орудует в Херсоне — не знает даже дукс стратилат. Всё, что сборщик наберет больше этой суммы, — его, а если меньше — добавляет из своих. При наличии определенных черт характера, эта должность становится очень прибыльной. Предыдущий сборщик налогов построил на свои деньги церковь. Это же как надо было нагрешить?! Предлагали его место мне, но у меня нет желания строить еще одну церковь.
Большую часть вырученных в Томах денег я вложил в землю — купил два участка земли с виллами. У меня ведь трое детей теперь, каждому по одной. Да и рыбакам моим требовалось прорва продуктов. Все-таки три большие артели трудились на Тендровской косе. В виллу побольше поселил Ваню с семьей, в меньшую — Толю, но общее руководство оставил за Семеном. Остальное золото под залог еще одного земельного участка и городского дома дал в долг на год под шесть процентов, то есть среднюю ставку. По закону Юстиниана Второго она не могла превышать двенадцать процентов.
