— Правильно сделали, — похвалили я ребят. — Завтра пойдем туда все вместе.
Во второй половине дня позанимался с ними. Учил в основном способам уклонения от ударов мечом. Лучше, конечно, принимать удар на щит, для этого он и предназначен. Если отбивать лезвием, будет весь в зазубринах, а чтобы отбивать плашмя, надо иметь подготовку получше, уметь фехтовать полусогнутой рукой. А вот для уклонов, отпрыгивания, финтов хватит быть ловким и выносливым.
Утром опять был туман. Не стали дожидаться, пока он рассеется, пошли к дороге. В лесу туман был высотой метра полтора, и казалось, что перемещаются только головы на шеях. Постепенно он выпал росой, отчего обувь моя быстро промокла. Дальше шел в чавкающих башмаках. Однако надо бы приобрести обувь получше. Говорят, в Беркенхеде есть хорошие сапожники.
Дорога была хорошо наезжена. Видимо, соединяла Дублин с другим крупным городом. С обеих сторон деревья вырубили метров на пятьдесят. Сухие стволы лежали кострами, мешая быстро выйти на дорогу. Между ними уже выросли кусты, в основном малина. Я выбрал место, где можно будет с наименьшими потерями в энергии и времени добраться до дороги. В обе стороны было не меньше сотни метров прямых участков. Будет время оценить, по зубам ли добыча, и провести дополнительный инструктаж личного состава. Там и устроил засаду, расставив лучников и объяснив, кому в кого стрелять.
День был солнечный, теплый. В воздухе жужжало много всякой дряни, которая так и норовила поживиться моей кровью. Метрах в пяти от меня густо росла малина, уже созревшая. Рот у меня заполнился слюной, когда вспомнил ее кисло-сладкий вкус. Кстати, здесь она такая же вкусная, как в России в двадцать первом веке, но в то время в Англии и Ирландии ее не видел. Извели вместе с лесами. Если когда-нибудь вернусь в двадцать первый век, расскажу им, как много потеряли.
С севера из-за поворота показались две крестьянские арбы, запряженные волами. В каждой сидело по два крестьянина. Ехали спокойно, без страха. Видать, у них тут есть кому поддерживать порядок. Обе арбы пустые. Значит, возвращаются домой. Когда они скрылись за поворотом, время опять потекло медленно и лениво.
Мои лучники расставлены от меня на юг, метрах в десяти друг от друга, что не мешает им тихо переговариваться. Вспоминают, что делали в деревне перед походом. В основном хвастают, кто, кого, где и сколько раз тискал. Вернувшись, будут рассказывать своим девицам, сколько раз и в кого попали. В обоих случаях количество будет совпадать: «Очень много!».
С юга, куда уехала арба, появились два всадника. Шлемы железные, но доспехи кожаные. Судя по отсутствию гонора, не рыцари. Я уже собирался расслабиться и пропустить их, когда увидел выезжающую из-за поворота кибитку, крытую войлоком и запряженную парой лошадей. Правил телегой мужчина в кожаном шлеме и доспехе, а рядом шли двое в железных шлемах, кожаных доспехах и с заряженными арбалетами, которые несли на плече. За кибиткой ехал всадник на холеном коне. Одет в железный шлем и короткую кольчугу, но что-то мне подсказывало, что это не рыцарь, а купец. За ним ехали еще две кибитки с возницами и по паре человек охраны, арбалетчиков и копейщиков, а замыкали шествие двое всадников.
— Купец мой, а вы начинаете отсчет с первой кибитки. Всадников в последнюю очередь, — передал я по цепочке.
Передние всадники уже проехали меня. Я подождал, когда приблизится первая кибитка и купец, следовавший за ней. Старый уже, борода седая. Мне показалось, что он дремлет. Я ошибался. Когда мой болт полетел в его сторону, купец заметил и попытался закрыться щитом. Болт попал ему в грудь и влез полностью. Тут же стрелы прошили пеших охранников и возниц. Одному арбалетчику достались сразу две стрелы. Я учил ребят, что арбалетчики и лучники — первые цели. Всадники — вторые. И только потом надо бить копейщиков и мечников. К тому времени, когда я перезарядил арбалет, все охранники, включая всадников, валялись на дороге, проткнутые стрелами.
— Быстро на дорогу! — приказал я и побежал первым.
Купец был еще жив. Он смотрел на меня пустыми бледно-голубыми глазами и медленно шевелил побелевшими губами, будто хотел что-то сказать. Кольчуга на медленно подымающейся груди пропиталась кровью. Я ударил мечом по шее, чтобы прекратить страдания. И тут услышал крик боли и возгласы моих ребят у третьей кибитки. Они рубили мечами арбалетчика со стрелой в груди, рядом с которым корчился на дороге один из моих лучников. Болт вошел в живот и вышел через спину немного выше. Кровь стекала на дорогу из обеих ран. Не жилец. Пацану было очень больно. Чтобы не кричать, он сжал зубы так сильно, что выступили слезы. Его товарищи еще не доросли до удара милосердия, не простят мне. Поэтому приказал:
— Перевяжите его и погрузите в кибитку.
Они все бросились к нему.
— Вы двое, — показал я на ближних, — занимайтесь им, а остальные грузите трупы в кибитки. И побыстрее!
Я вернулся к купцу и с помощью Умфры затащил его в первую кибитку. Она была полна, груз накрыт чехлом из шкуры. Пришлось Умфре залезть на груз и, стоя на четвереньках, затянуть наверх купца, возничего, двух арбалетчиков и двух всадников, которых подтаскивали близнецы. Пока мы возились с этими трупами, остальные были погружены в другие две кибитки.
Я взял под узду купеческого коня, серого в яблоках жеребца, и повел в лес, приказав близнецам:
— Замаскируйте лужи крови пылью, землей, чем угодно, и догоняйте нас.
На краю леса я остановился, пропустил кибитки и подождал близнецов. Одному из них, Джеку, было явно не по себе. Наверное, не только ему. Увидеть в первый раз смерть друга — это круче, чем убить первого врага.
Отъехав от дороги примерно на километр, остановились, скинули трупы, раздев их, в выемку под упавшей толстой сосной. Сверху закидали ветками. Всё это время из кибитки доносились стоны раненого и тихое бормотание. Наверное, бредит. Ребята старались не смотреть в его сторону. Умфра передал мне кожаный мешочек, затянутый шнурком, найденный на купце. Внутри были шиллинги и пенсы, не меньше полкило серебра.
— Если меня так ранят, добейте, чтобы не мучился, — сказал я Умфре. — Вот здесь, — показал я на шее то место, где проходила сонная артерия, — перережешь — и я засну. Это называется «удар милосердия».
Он расскажет об этом остальным. Следующему тяжелораненому не придется долго страдать.
Добирались до берега часа три. К тому времени раненый затих. Как оказалось, умер. Отнесли его метров на сто от лагеря и там закопали в углубленной яме, образовавшейся при падении дерева. Ребята хотели его раздеть, но я запретил:
— Пусть лежит одетый. Не так холодно будет.
Заканчивался отлив, поэтому мы занялись перегрузкой товаров из кибиток на шлюп. В первой сверху были шерстяные ткани, а внизу мечи в ножных и двуручные топоры с длинными лезвиями — датские, как их здесь называли. На второй сверху тоже ткани, льняные и шелковые. Под ними — покрытая черным лаком кольчуга двойного плетения с капюшоном и рукавицами, покрытая черным лаком во всех местах, кроме надраенных до блеска бронзовых пластин на плечах и локтях и набранных из бронзовых колец креста на груди и каемок по горловине и подолу. К ней прилагались шоссы с бронзовыми пластинами на коленях и каемками по низу из бронзовых колец. На самом дне лежала посуда из бронзы и олова. В третьей кибитке везли три больших бочки вина. Сперва мы погрузили бочки, поставив в кормовой части трюма. Потом сняли с кибиток колеса и положили их на дно трюма. Колеса в телегах — самое ценное. На них постелили войлок с кибиток, на который сложили доспехи, одежду и обувь убитых, их оружие и то, что везли на продажу, седла и упряжь лошадей, а сверху ткани дешевые, ткани дорогие, кольчугу с шоссами и кольчугу купца. Последними завели на шлюп серого в яблоках жеребца и самую лучшую гнедую кобылу. Я все-таки следовал совету скифов и предпочитал гнедых лошадей. Остальных лошадей отвели на большую лесную поляну, где, спутав передние ноги, отпустили пастись. Травы там должно хватить на несколько дней. Уверен, что мы обернемся быстрее.
