Обменявшись приветствиями, граф Роберт, не вставая и не предлагая мне сесть, произнес:
— Мне доложили, что ты приплыл на большом корабле.
— Не очень большом, но быстром, — уточнил я.
— Ты его хозяин? — спросил граф Роберт.
— Да, — ответил я.
— За сколько дней можно доплыть на нем до Кана? — спросил граф.
Я не помнил, сколько точно миль от Бристоля до Кана, но не думаю, что больше четырехсот, поэтому ответил:
— За четыре. Плюс-минус один день в зависимости от направления ветра.
— Всего лишь?! — не поверил Роберт Глостерский.
— Я же сказал, у меня быстрое судно. На медленном в море много не добудешь, — сказал я.
— Не силен я в морских делах, — признался граф и пообещал: — Если, действительно, доберешься за четыре дня, заплачу вдвойне.
Мы, правда, еще не договорились, сколько будет составлять одинарный тариф. Спросить я постеснялся: рыцарю вроде бы не подобает быть мелочным.
— Могу отплыть завтра утром, после верхней точки прилива, — сказал я.
— Это было бы хорошо, — согласился граф Глостерский..
— Надо отвезти сообщение? — поинтересовался я.
После паузы граф Роберт сказал:
— Надо отвезти несколько рыцарей и их багаж.
— Сколько человек, лошадей? — спросил я и объяснил: — Мне надо знать, сколько и каких запасов брать.
— Будет десять лошадей и около сорока рыцарей. Припасы они возьмут сами, — ответил Роберт Глостерский.
— На каждую лошадь потребуется по бочке воды и сено или солома, — подсказал я.
— Да-да, — подтвердил Роберт Глостерский.
— И было бы хорошо погрузить лошадей сегодня, — предупредил я.
— Так и сделаем, — согласился граф.
— Обратно надо будет кого-нибудь привезти? — поинтересовался я.
— Нет, — ответил он, — но тебе заплатят за оба конца.
— Буду рад помочь! — произнес я.
К вечеру на пристань слуги привели десять крупных жеребцов. Я бы не отказался от таких. С помощью грузовой стрелы грот-мачты, которая обслуживала более широкий люк в трюм, и специального бандажа, пошитого по моему заказу из бычьей шкуры, лошадей подняли над землей, осторожно перенесли на шхуну и опустили в трюм. Лошади в воздухе перебирали ногами, будто скачут, и громко ржали. Крупное животное, а такое трусливое! Слуги внимательно наблюдали за процессом. На другие суда лошадей заводят и спускают в трюм по сходням. Лошадей поставили в носовой части трюма, там же положили и сено, а бочки с водой и припасами поставили в кормовую часть твиндека.
Рыцари прибыли рано утром. Все с жуткого бодуна. Главным среди них был Брайен де Инсула, лорд Уоллингфордский, по прозвищу Фиц-Каунт (сын графа), потому что был незаконнорожденным сыном Алана Четвертого, герцога Бретани и графа Нанта. Видимо, потому Фиц-Каунт и дружил с графом Глостерским, незаконнорожденным сыном короля Генриха. Это был мужчина лет под сорок, с узким лицом, настороженным взглядом глубоко посаженных глаз, тонким носом и губами, почти всегда плотно сжатыми. На его лице было написано столько недоверия, сколько хватило бы трем контролерам московской электрички. Он единственный не снимал на судне кольчугу, только освободился от чешуйчатого доспеха — большой редкости в этих краях Как мне сказали, Брайен де Инсула — фаворит императрицы. Я предложил ему на выбор поселиться со мной или занять каюту моих офицеров. Он выбрал второй вариант. У лорда Брайена был большой сундук, окованный железом. Несли его двое слуг, держась за рукоятки, приделанные по бокам. Видимо, в сундуке находилось что-то ценное, потому что по трое рыцарей, сменяясь, днем и ночью, в любую погоду, находились у входа в каюту, где вместе с Фиц-Каунтом ночевали четверо слуг. Я переселил старшин и юнг в свою каюту, заняв верхнюю полку, а им отдав нижнюю, которая шире. Остальным рыцарям предложил располагаться в трюме вместе с лошадьми. К счастью, на большее они и не рассчитывали.
С погодой нам повезло. В кои веки выглянуло солнце. Рыцари большую часть дня проводили на палубе, мешая работать моим матросам. Они очень удивились, увидев, что на печке, сделанной из камней и чугунной плиты с круглым отверстием, варится в котле обед для команды. Рыцари у меня на довольствии не стояли, ели свое. Угостил только Брайена де Инсулу, пригласив в каюту на обед.
Нам подали вареное мясо зарезанной вчера вечером свиньи, копченую треску, сыр, лепешки и вино из Бордо. Хорошая еда сделала лорда менее подозрительным.
— Я слышал, ты отличился в Вустере, — начал он с комплимента.
Теперь понятно, почему он фаворит императрицы. Мне говорили, что она очень склочная баба, страдающая манией величия и самодурством.
— Повезло, — сказал я.
Ему это понравилось.
— Обычно молодые люди превозносят свои подвиги, — сказал Брайен Фиц-Каунт.
Знал бы он, насколько я старше его!
— К сожалению, я уже не так молод, чтобы страдать хвастовством, — произнес я.
— Ты — вассал графа Честерского? — сменил он тему разговора.
— Получил от него манор, — ответил я.
— Это мало кому удается, — осторожно говорит лорд.
— Я получил манор, в котором валлийцы убили шестерых предыдущих владельцев, — объяснил я щедрость графа Честерского.
— И как тебе получается отбиваться от них? — поинтересовался лорд Уоллингфордский.
Видимо, не знает, что я владею манором всего полгода, поэтому сказал:
— Я их нанял на службу.
— Интересное решения, — пришел к выводу лорд Брайен и покивал головой, одобряя, наверное.
Столовался он у меня в течении всего рейса. За это время перестал смотреть слишком настороженно. Но и другом не стал. Брайен де Инсула не подчеркивал разницу в нашем социальном положении, он ее всегда подразумевал. Даже, когда слушал меня. Сам Фиц-Каунт говорил очень мало, в основном открывал рот, чтобы задать вопрос. И мне показалось, что чего-то ждал от меня. Наверное, вопрос о содержимом сундука. Я не дал ему повод хмыкнуть злорадно: и этот туда же!
В полдень следующего дня мы проходили мыс со скромным названием Лендс-Энд, которое можно вольно перевести, как «край света» — самую юго-западную точку Англии. Я вышел на палубу с квадрантом и самодельными солнечными часами. С их помощью измерил высоту солнца в полдень, которая равна географической широте. Когда я это делал, все, кто был на палубе, замолчали. На меня смотрели, как на колдуна, который сейчас у всех на глазах украдет солнце. Я зашел в каюту и записал на карте, попавшей сюда со мной из Византии шестого века, широту мыса. На ней параллели были нанесены через шесть градусов, и обозначающая сорок восемь градусов проходила ниже мыса, который по моим измерениям находился на пятидесятой.
