На втором, устланном коврами, стояли низкие диваны и кушетки, на которых лежали яркие, разноцветные полушки, и несколько столиков с лакированными столешницами, покрытыми абстрактным узором. На одном стояла дивная ваза с золотым узором по лазоревому полю. У португальцев посуда глиняная, грубая и примитивная. Красивую делают только арабы. На стенах висели семь щитов, круглых и овальных, под каждым по две сабли накрест. Все сабли были из хорошей, но не дамасской стали. Справа от входа стояли в специальном держателе с десяток копий. Большая часть длиной метра два, а остальные – около трех. Наконечники длинные, ланцевидные, с ребром жесткости посередине. Возле дальней стены стояли пять сундуков, в которых была сложена посуда, золотая, серебряная, бронзовая, стеклянная, глиняная. Причем последняя была такой высококлассной работы, что по цене не сильно уступала той, что из бронзы.
Мужчина с недожеванными усами встретил нас на третьем этаже, в гареме, тоже выстланном коврами и заставленном диванами и кушетками. Сундуков там стояло больше. Все набиты одеждой и рулонами тканей, в том числе и шелковых. Хозяин крепости уже снял шлем, сменив его на маленькую зеленую шапочку с золотой кисточкой, которая свисала к правому уху. Не было на нем и кольчуги. Только перехваченные широким черным матерчатым поясом накидка типа сюрко из алой тонкой ткани и белая рубаха с широкими рукавами, по краям которых была темно-красная окантовка, а также темно-коричневые шаровары и туфли из темно-коричневой кожи, вышитые золотыми нитками и с загнутыми вверх носаками и без задников. Позади него стояли, прикрывая лица прозрачной кисейной материей, три женщины примерно тридцати пяти, тридцати и двадцати семи лет, одетые в рубахи и шаровары из шелка и обвешанные золотыми украшениями, как новогодние елки. Это, видимо, жены. За ними стояли их дети – полтора десятка девочек и мальчиков в возрасте от двух до десяти-одиннадцати лет, тоже одетые богато. Под самой стеной – семь женщин помоложе и покрасивее, но одетые беднее. Скорее всего, наложницы. Одна европейка, голубоглазая блондинка, довольно симпатичная. Может быть, мать мальчишки, который открыл дверь.
На третьем этаже была еще одна комната, детская, судя по игрушкам – деревянным куклам и саблям. Туда и согнали все семейство мавра, предварительно обыскав и забрав драгоценности. Оставили только европейку.
– Ты откуда родом? – спросил ее на нормандском.
– Из Пикардии, – ответила она, с трудом подбирая слова, потому что отвыкла говорить на родном языке.
– А как сюда попала? – поинтересовался я.
– Нас продали в рабство иудеям за долги отца, – ответила она.
– Где продали? – не понял я. – В Пикардии?
– Да. – ответила женщина.
– Ты христианка? – спросил я.
– Тогда была, – призналась она в смене веры.
Женщина верит в то, во что верит мужчина, если верит ему самому.
– Как же тебя могли продать в рабство иудею?! – удивился я.
– Такое у нас часто бывает, – просветил меня Марк. – В трудную минуту берут в долг у ростовщиков, а потом не могут расплатиться и продают своих детей. Епископ наш выкупает, кого может, но все равно каждый год по несколько судов увозят христиан на продажу сарацинам.
Иудей не может без рабства. Не станет традиционного, придумает коммунизм.
– В этом году, когда объявили Крестовый поход, у нас и в других городах всех иудеев перебили, – продолжил брабантский рыцарь.
Что ж, остальные народы защищаются от рабства, как умеют.
Марку очень понравилась женщина. Она это поняла и вся подобралась. Готовится в очередной раз сменить веру. Здесь преобладают кареглазые брюнетки, которые не по нраву большинству брабантцев. Впрочем, и брюнеток они насилуют с удовольствием.
– Теперь ты свободна, – сказал ей. – Хочешь, здесь оставайся, хочешь весной поплывешь с нами в Руан, а оттуда домой доберешься.
– Дома я никому не нужна, – сказала она печально.
– Тогда оставайся в крепости, выдадим тебя за кого-нибудь замуж, – предложил я. – Вот хотя бы за Марка. Хороший рыцарь. Скоро получит от короля землю и станет богатым.
Они оба смутились от моей прямолинейности, но не обиделись.
На четвертом этаже, очень низком, находились спальни рабынь и мастерские по плетению ковров. На рамах были натянуты шесть ковров разной степени готовности, а рядом стояли корзины с мотками разноцветных шерстяных нитей. Восемь рабынь разных возрастов, но все как одна страшненькие, сидели на низких скамеечках рядом со станками и ждали своей участи.
– Вы свободны, – сообщил им. – Можете идти, куда хотите, или продолжать плести ковры.
К моему удивлению, они выбрали ковры.
Все, кто жил в угловых башнях, кроме детей, погибли во сне. Среди них оказался мулла и, судя по одежде и кошелям с золотыми и серебряными монетами, несколько богатых горожан. Жены богатеев, на их счастье, как не самая нужная и ценная вещь, были оставлены в городке.
На дозорной башне подняли мою хоругвь. Жители Алкобаса поняли, что произошло, и ко мне прибыла делегация из трех человек. Я принял их на втором этаже, сидя на диване перед столиком, на котором стояла серебряная ваза с фруктами, расписной кувшин с вином и шесть стеклянных емкостей, уменьшенные копии пивных бокалов. Рядом занимали места рыцари, вошедшие со мной в здание. Обслуживал нас сын освобожденной наложницы.
– Поздравляем тебя с великой победой, сеньор! – начал на вульгарной латыни самый старый из них – седой мужчина, одетый, как араб, но с демонстративно висевшим поверх одежды медным крестиком на льняном гайтане.
– Спасибо! – поблагодарил я. – Но уверен, что тебя прислали не для того, чтобы поздравить меня. Так что перейдем к делу. Теперь вы – подданные короля Португалии. Может, он отдаст вас мне, а может, нет. В любом случае вас не тронут, живите, как раньше. Короля и меня не интересует, какая вера у того, кто исправно платит оброк и налоги.
– Благодарим тебя, сеньор! Будем молить бога, чтобы великий и могущественный португальский король отдал наш город тебе, славному и великому воину! – выдал мосараб.
– Моего расположения добиваются делами, а не пустыми похвалами, – сказал ему. – Так что оставь лесть для молодых девиц, если они тебя еще интересуют. Иди и передай мои слова горожанам.
– Я так и сделаю, мой сеньор, – хитро улыбнувшись, заверил мосараб.
Все трое поклонились и попятились до лестницы и только там повернулись ко мне задом и пошли нормально.
За следующие пять дней мы проехали по деревням и хуторам, которые раньше находились под властью хозяина крепости, и сообщили крестьянам о смене власти. Часть населения, наверное, религиозные фанатики, ушла вместе с местной знатью, которую мы лишали земельных владений.
За это время альмогавары отвезли мое письмо королю Афонсу с сообщением о том, что его королевство приросло еще одним районом, и захваченного наместника с семьей для обмена на пленных рыцарей. Вернулись они с чиновником Жуаном, который объехал отвоеванные территории, составляя довольно примитивную карту. По приказу короля треть захваченных земель отходила короне, треть – мне, а остальное – рыцарям и солдатам, в том числе и моим сержантам и оруженосцам. Из королевской трети значительная часть была отдана отряду за плененного наместника. Мне была пожалована в награду сверх моей доли крепость и доходы от городка. Доходам обрадовался, хотя, как оказалось позже, были они незначительны, а крепость мне была не нужна. Слишком она неуютная. Замок, строящийся на берегу Мондегу будет намного лучше, хотя и меньше по размеру. Знал бы, не строил его, а переделал эту. Но дареной крепости зубья не смотрят. Еще мне не без помощи Жуана отошли лучшие земли вокруг Алкобаса. Только часть их, причем немалая, принадлежавшая раньше мулле, подлежала разделу. Я договорился с Жуаном, что они достанутся моим рыцарям, которые переуступили земли мне. Брабантские рыцари получили свои доли в деревнях этого округа. Это были несколько земельных наделов, каждый из которых обрабатывала крестьянская семья. На одну деревню приходилось по несколько рыцарей-собственников. Доход с этих долей был далек от того, что приносит «кольчужный» лен, но позволял жить за чужой счет. Теперь брабантским рыцарям было, где встретить старость.
