— Сдавайтесь, я сохраню вам жизнь, — предложил им на латыни, когда мы построились в линию.
Судя по безволосым подбородкам, это юноши, жизни которых мне были не нужны. Наверное, младшие сыновья, отправленные добывать себе лены. Я бы даже отпустил их без выкупа, потому что вряд ли дождался бы его в Путивле. Слишком далек и тяжек до него путь из Венеции. Но рыцари будто не слышали моего предложения.
— За деву! — выкрикнул стоявший чуть впереди — и они бросились в атаку.
Не стенкой, а каждый сам по себе. Мы же действовали сообща, организованно. Принимаешь на щит удар напавшего на тебя, а бьешь того, кто атакует твоего соседа справа. Этот враг к тебе открытым боком. Твоего возьмет соратник слева. Туговато будет только тому, кто крайний слева. Но помощь ведь спешит к нам. Алебардщики подымаются быстро, налегке, оружие им подадут на борт нефа.
Спата со звоном ударилась о верхнюю стальную защитную полосу моего щита, а я в это время отсек руку рыцарю, который бил Будишу, моего соседа. Вторым ударом разрубил кольчугу и тело наискось от плеча до позвоночника. Поскольку второго удара по моему щиту не было, следовательно, Мончук справился с тем, кто нападал на меня. Этот рыцарь, закрывшись щитом, еще стоял передо мной. Спата опущена. Я ударил по макушке его шлема, выглядывающей над щитом. Разрубил только верхушку его, дальше помешал щит, но этого хватило, чтобы рыцарь присел, а потом и завалился на левый бок. Правый бок у него был рассечен косым ударом сверху вниз, кольчуга в том месте была мокрой от крови. В это время Будиша с помощью подоспевшего алебардщика расправился с третьим рыцарем. Четвертого зарубили два других алебардщика. Один вогнал острый обух в щит, не давая им закрываться, а второй, пока рыцарь пытался перерубить защищенную железными лентами рукоятку алебарды, раскроил секирой шлем и голову почти до туловища. Больше на палубе никого не было.
Я подождал, когда на борт нефа поднимутся еще два десятка дружинников, расставил арбалетчиков на баке и корме, а алебардщиков на палубе. С главной палубы в кормовую надстройку вели три двери. Возле средней с обеих сторон было по узкому окну (язык не поворачивался назвать их иллюминаторами), закрытому деревянными жалюзи. В нее я и вошел, оставив щит на палубе. В узком помещении он только мешать будет. Каюта была шире, чем я предполагал. Справа от двери, под окном у переборки, был стол. Столешница лежала на двух ножках и выступе на переборке. На столе стояли бронзовые кувшин с арабской вязью по выпуклому пузу и три кубка. В одном из кубков еще осталось красное вино. Вдоль правой переборки стояли впритык сундуки, на которых лежали тюфяки, подушки и одеяла. В рейсе сундуки служили кроватями. У правой переборки была настоящая кровать с высокими бортами и застеленная красным шерстяным покрывалом или пледом. Возле этой кровати и стояла та самая дева, из-за которой погибли сопляки. А я-то думал, что они за деву Марию сражались! Лет четырнадцати-пятнадцати, высокая для женщины этой эпохи, примерно один метр шестьдесят пять сантиметров, длинные светло-русые волосы, распущенные, только прихвачены тонким серебряным обручем, голубые глаза, белая кожа и алые губки. Одета в белую льняную рубаху, окаймленную по вороту, подолу и краям рукавов тесьмами, расшитыми золотым и красным щелком, и красно-черную тунику из тонкой шерстяной материи и подпоясана изукрашенным серебряным шитьем кушаком, концы которого, перекрещенные сзади на талии, перекинуты вперед, на бедра. К каждому концу кушака крепилась длинная, покрытая узелками и украшенная кисточками шелковая красно-желто-зеленая косичка. Свободно связанные между собой, эти косички скрепляли пояс и свисали спереди. Обута в черные башмачки с немного загнутыми вверх носками и украшенными на стопе маленькими серебряными пряжками в виде бабочки. Подол рубахи заканчивался в полусантиметре от стопы. На груди серебряный крестик с бриллиантиком в центре на тонкой длинной серебряной цепочке. Общее впечатление — хороша, однако! Она смотрела на меня расширенными от испуга глазами и пыталась улыбнуться, но губки мелко подрагивали и не хотели растягиваться. Справа от нее и на полшага позади стояли пожилая женщина и молодая, судя по простенькой одежде, кормилица или наставница и служанка. Перепуганы они были не меньше своей госпожи, причем служанка пыталась сдержать икоту, отчего дергалась всем телом. Я попытался посмотреть на себя их глазами и подумал, что тоже бы напрягся и неслабо, если бы ко мне в каюту вломился тип в шлеме и доспехах и с окровавленной саблей в руке.
— Добрый день, принцесса! — спрятав саблю в ножны, поздоровался я на том варианте латыни, на котором шестьдесят лет назад общался с венецианскими купцами. — Куда плывешь?
Мое приветствие не успокоило ее. На вопрос ответила пожилая женщина, которая говорила на том варианте латыни, который был близок к слышанному мною в Аквитании:
— Моя госпожа — дочь Жоффруа де Виллардуэна, князя Ахейского. Мы плывем к ее жениху Мешко, сыну князя Конрада Мазовецкого. Он ждет нас в Галиче.
Наверное, она надеялась, что я испугаюсь этих имен. Ахейское княжество образовалась на руинах Ромейской империи после падения Константинополя, став частью Латинской империи. Оно занимало почти весь полуостров Пелопоннес. Я прикинул, что получу за невесту приличный выкуп, не смотря на то, что жених — мой дальний родственник. Его отец женат на моей «племяннице». Выкуп ведь платить будет не он. Насколько я помню, старшего сына князя Конрада зовут не Мешко. Зимой мне было нечего делать, вот я и учил политическую географию. Преподавателем был воевода Увар Нездинич, который помнил родословные всех окружающих нас князей, ханов, королей, императоров до седьмого колена.
— Мешко ведь не старший сын, — произнес я.
— Пятый, — после заминки призналась женщина.
Партия не завидная. Сидеть ей с мужем в какой-нибудь дыре и мечтать, чтобы перемерли все старшие братья мужа, их дети, а возможно и внуки. Интересно, а как они познакомились? Интернета в эту эпоху нет. Наверное, купцы свели.
— В сундуках приданое? — спросил я.
— Да, — ответила она.
— Покажи, — потребовал я.
Там лежали только одежда, отрезы тканей и кое-какая посуда, стеклянная, медная и бронзовая. Может, были и золото с серебром, но не в тех количествах, на какие я наделся. Видимо, основной частью приданого были юные рыцари. Будь она богатой невестой, нашли бы жениха более, так сказать, перспективного. Видать, отец ее тратит доходы на возведения укреплений на захваченной территории и на войну со своими подданными иной веры или еще на что-нибудь такое же важное. Следовательно, на жирный выкуп надеяться не стоит.
Видимо, мои мысли проявились на лице, потому что у княжны порозовели щечки от смущения. Или от осознания, что без приданого ее могут завернуть к отцу. Да, девочке не позавидуешь.
В кувшине еще было вино. Я наполнил два бокала, один протянул девушке и произнес тост на аквитанском варианте латыни:
— Не унывай! Всё, что ни есть, — к лучшему.
Я залпом осушил бокал. Вино было хорошее. Княжна только пригубила, чтобы не рассердить меня, хотя, подозреваю, у нее от страха пересохло во рту.
