— Последняя, — еле слышно ответила Алике.
Наверное, тоже пятая или даже шестая. Второе приданное вряд ли получит. Особенно, если потребуются именно рыцари.
— Значит, возвращаться к отцу тебе не стоит, — сделал я горький вывод и перешел ко второй части, послаще: — У меня год назад неподалеку отсюда утонули жена и дети. Море их забрало, а взамен дало тебя. Я — князь, а не пятый сын, которому ничего не светит. Мне принадлежат город и два десятка деревень. Твое приданое меня не интересует. В море больше добуду. В моей земле зимы чуть суровее, чем в княжестве отца твоего несостоявшегося мужа, но и не так холодно, как на родине твоих предков норманнов. Кстати, они и мои предки, — сообщил я, имея в виду настоящего князя, Рюриковича. — Но тебе придется поменять веру на греческую. Мне без разницы, как ты будешь молиться и креститься, но моим подданным — нет. Так что выбирай — ко мне поедешь или к отцу?
Выбора у нее, в общем-то, нет. К отцу — это выйти замуж за его поданного или податься в монастырь, а княжеский титул стоит отречения от мессы. Алике посмотрела на Перрет, ожидая не столько подсказки, сколько одобрения. Рациональное франко-норманнское мышление уже выбрало более выгодный вариант.
Алике отхлебнула вина намного больше, чем в предыдущие разы, и спросила:
— А твой город богатый?
Этот вопрос обозначал, что молодое поколение выбирает титул и достаток. Не зависимо от величины города.
— Меньше Венеции, — ответил я, потому что не знал, какие города являются столицами княжеств Ахейского и Мазовецкого. — В нем будет скучновато, зато спокойнее и богаче, чем у твоего отца.
— У него много подданных греков, которые молятся по-своему, он их не притесняет, — сообщила княжна.
— И правильно делает, — сказал я.
Мои поданные с зимы начали намекать, что мне пора бы снова жениться. Оставаться вдовцом может только пожилой мужчина. Разрешалось год носить траур, а потом надо было делать выбор. Мне перечислили всех княжон на выданье, с которыми я состоял в не очень близком родстве. Можно было породниться с каким-нибудь половецким ханом и заиметь союзника в степи. Или взять дочь боярина богатого и сильного. Меня такие варианты не устраивали. Не хотел иметь никаких обязательств ни перед кем из тех, кто живет по соседству со мной. Как-то, в самом начале княжения, обдумывая эпоху, в которую влип, я вдруг вспомнил, что скоро припрутся монголы гонять половцев, а потом во второй раз, чтобы остаться надолго. Воевать с ними не собирался, тем более, из-за родственников жены, потому что знал, чем это кончится. Если не получится договориться с монголами, придется сматываться далеко и надолго. Женитьба на Алике кажется мне более подходящим вариантом. На худой конец можно будет к отцу ее податься. Впрочем, я бы взял ее в жены и просто так. Уж больно красива…
Я рассказал ей о своем княжестве, о том, как родился и вырос, как стал князем. На юных девушек такие истории производят впечатление. Алике слушала, приоткрыв алые губки. Эта романтичная история в придачу к княжескому титулу делала меня все желаннее. Когда я закончил рассказ, за окном совсем стемнело. Поскольку годовое воздержание уже напрягало меня, сказал Перрет:
— Спать будешь в соседней каюте.
Возразить ни она, ни Алике не успели, потому что я вышел на палубу, чтобы приказать убрать паруса и лечь в дрейф. Все равно к ночи ветер утих. Даже если бы захотели, идти ночью не смогли бы. Ладья ошвартовалась к левому борту нефа. Теперь на ней вдвое меньше людей. Не так тесно будет. Я назначил вахты на нефе и ладье, объяснил, в каких случаях будить меня, а в каких нет. После чего вернулся в капитанскую каюту.
Алике сидела на кровати. Рядом на сундуке горела масляная лампа, в тусклом свете которой девушка казалась старше. Когда я вошел, Алике встала. Обруча на голове не было. Светлые волосы, доставшиеся ей от норманнских предков, теперь спадали не только на спину, но и на грудь. На девушке была другая рубашка, тоже белая и с красно-золотой тесьмой, но короче, чуть ниже коленей. Руки опущены вдоль тела, а голова просто опущена. Демонстрация полной покорности судьбе и мне. Раздевай и властвуй. Что я и сделал, показав Алике дорогу в рай на земле.
16
Херсон за семьсот лет почти не изменился. Разве что на месте многих двухэтажных домов появились трех-, четырех— и даже пятиэтажные. И вони стало меньше. Рыбу все еще ловили и солили и вялили, но гарум больше не делали. По крайней мере, в промышленных масштабах. Город теперь принадлежал княжеству Феодоро. Оно образовалось из части бывшей византийской фемы Климата. Занимало южный берег Крыма от будущей Алушты до будущей Балаклавы. Жаль, что туризм в эту эпоху больше военный, пляжами не интересуется. Княжество так назвали, наверное, в честь столицы Феодоро, расположенной вдали от моря. Готы называли ее Мангупом. Они теперь преобладали в Херсоне. Много в нем было и аланов. Не тех лихих кочевников, с которыми я когда-то ходил в походы на гуннов и утигуров, а оседлых, освоивших городские профессии, в том числе и чиновничьи. Аланом был таможенник, который приплыл на лодке к борту нефа, когда мы встали на якорь в бухте. У него было узкое лицо с жиденькими усами и бороденкой светло-каштанового цвета. Черная шапка в виде перевернутого горшка, натянутая до ушей, скрывала волосы. Затылок выбрит по старой готской моде. Одет таможенник был в синюю шелковую рубаху и кафтан без рукавов из золотистый плотной ткани, кажется, шелковой, который в Англии называли блио, на Руси величают ферязью, а здесь — туникой. Штаны до колен, темно-синие, заправлены в высокие сапоги, вышитые золотом до подошв. Таможенники во все времена и во всех странах живут хорошо, но не долго.
— Какой груз? — поинтересовался он.
— Никакой, — ответил я. — Перегрузим на ладью и повезем на Русь. Здесь продам только неф.
— Значит, неф и есть груз, — решил таможенник. — Заплатишь десятину с продажи.
— Хорошо, — согласился я на аланском языке.
Таможенник удивленно гмыкнул то ли потому, что ждал возражений по поводу высокого сбора, то ли поразился моему знанию аланского. Он посмотрел на меня более человечно, что ли, и спросил:
— Покупатель уже есть?
— Не знаю, — ответил я и кивнул на венецианского купца: — Бывший хозяин, венецианец, хочет выкупить, но не уверен, что сможет занять столько денег. У него есть два дня, пока мы перегрузим товары на ладью.
Пиратство в Византии каралось строго, но на венецианцев теперь законы не распространялись.
— Если не найдет, скажешь мне. Одному нашему купцу как раз такое судно надо, — предложил алан.
— Хорошо, — повторил я на аланском.
— Откуда знаешь наш язык? — спросил таможенник на том же языке.
— В моем отряде на службе у Ласкаря было много аланов, — сочинил я.
— Племянник мой сейчас служит у него, — сообщил таможенник. Он собирался еще что-то рассказать, но заметил заходящее в бухту судно и откланялся, разрешив на прощанье: — Можешь стать к причалу, все равно сейчас судов мало.
