Отдав взамен Асада, я потребовал:
— Чтобы половцы были к восходу солнца. Иначе убью его баб.
— Будут, не сомневайся, — заверил меня переговорщик. Теперь он был без доспеха, но почему-то казался толще. — Может, немного задержимся. Сам понимаешь, привести их сюда — это столько мороки.
— Немного подожду, — смилостивился я.
Мы расстались довольные друг другом. Это говорило о том, что каждый считал, что надул другого. Переговорщик с Асадом под охраной двух десятков всадников поскакали к Согдее. Я с золотом и пленными отправился в противоположную сторону. Как только мы зашли в лес и стали не видны сельджукам, приказал бывшим пленникам:
— А теперь, ребята, бегом, если жить хотите.
Жить они хотели. Даже раненые бежали довольно резво. К этому времени на ладью были погружены трофейная одежда и часть оружия и изготовлены из веревок и палочек узды для лошадей. К сожалению, ременных узд и седел на всех освобожденных из плена не хватало. Им выдали по щиту, сабле и луку со стрелами или копью и по лошади. Раненные и слабые были отправлены на ладью. Будут грести, как сумеют. В море сельджуки не достанут их. Ладья уже была на плаву. Из своих на ней я оставил пять человек. Ладья сразу отправилась в Херсон. Мы же последовали туда по суше. Впереди авангард из двадцати человек. За ним основные силы, табун лошадей и три наложницы Асада. Возвращаться к нему женщины не захотели. Их захватили в плен в районе будущей Керчи. Я пообещал, что в Херсоне отпущу на волю. Замыкали колонну три десятка человек, в основном бывшие пленные из тех, кого мы освободили в ложбине. Эти будут отбиваться до последнего. Теперь они знают на собственной шкуре в прямом смысле слова, что такое плен. По горной дороге быстро не поскачешь. Мы делали не больше пяти километров в час. Никто не отставал. Часа через три с половиной добрались по того места, где в нашу дорогу втыкалась справа другая, идущая из степных районов.
— Если послали отряд к нам в тыл, то обязательно здесь проедут, — сообщил проводник Феофан.
— Значит, приготовимся к встрече, — решил я.
В паре километрах от перекрестка вторая дорога проходила между двумя вершинами, склоны которых были покрыты деревьями и густым кустарником. Там я и расставил арбалетчиков и лучников. Места выбирал с учетом всех факторов, включая панические действия противника. За две предыдущие жизни я стал специалистом по засадам.
Сельджуки появились, когда солнце уже садилось. Их было сотен пять. Наверное, предполагали, что нас не меньше, чем мы перебили в ложбине, плюс освобожденные из плена. Передвигались быстро и неосторожно. Разведка ехала всего метрах в ста впереди. Видимо, были уверены, что мы находимся где-то возле Согдеи, ожидаем, когда приведут половцев. На командире был доспех из бронзовых пластин, надраенных до блеска. Когда на них падало солнце, они наливались оранжевым светом. Что ж, добавим к нему немного красного.
Мой болт попал ему в правое подреберье. Командир дернулся, выронил повод. Конь сделал еще несколько шагов и остановился. Наверное, чтобы седоку было удобнее падать. Обычно при попадании в правый бок падают влево, а этот завалился вправо. Я наблюдал это, заряжая арбалет. Вторым болтом сшиб рослого воина, который кричал что-то непонятное. Наверное, призывал сражаться. Если бы покричал подольше, может, кто-то и прислушался бы. А так его смерть только усилила панику. Следующими двумя болтами я поразил удирающих сельджуков. Успел зарядить и в пятый раз, но больше не в кого было стрелять. Как минимум, половина сельджукского отряда валялась на дороге и ее обочинах. Кто-то еще был жив, стонал. Сейчас их добьют и разденут. Спешить нам больше некуда. Оставшиеся в живых сельджуки вернутся к Согдее только завтра к полудню и доложат о засаде. Не думаю, что эмир бросит осажденный город и погонится за нами. Тем более, что к тому времени мы уже будем далеко и неизвестно, где именно. Отыграется на половцах, которые уже в плену и которых захватит в осажденном городе.
19
Степь на левобережье Днепра не изменился за семь веков, что я здесь не был. В ней все еще много лесов. Так же свистят пронзительно суслики и выводят трели жаворонки. Стада косуль провожают нас настороженными взглядами. Ближе к вечеру мы подстрелим несколько штук. Остановившись на ночлег, запечем их на костре и досыта наедимся свежего мяса. А пока обоз из полутора десятков двуконных кибиток и телег, полутора сотен всадников и табуна лошадей в две сотни голов движется по высокой и пока не выгоревшей траве.
Большую часть лошадей и трофейного оружия мы продали в Херсоне. По два жеребца получили в оплату своих услуг проводник Феофан и хозяин постоялого двора Теодор. Довольны остались все стороны. Покупка таких лошадей обошлась бы тавру и готу намного дороже, и я получил бы меньше при продаже. Первый теперь мог выделить старшего сына, отдав ему старого коня с подводой, а второй давно мечтал завести лошадей, чтобы самому возить необходимые для его хозяйства припасы. Боевых коней придется приучить к хомуту, но новые хозяева умели это делать.
— Твои люди про тебя такое рассказывали, что я думал, привирают, а теперь верю, — сказал гот Теодор.
Мне сразу вспомнились похожие слова Роберта де Бомона, графа Лестерского. Не сомневаюсь, что мои люди действительно привирали, но вера во что угодно строится исключительно на эмоциях, поэтому к истине никакого отношения не имеет, пересекается с ней, как параллельная прямая, только за пределами нашей Солнечной системы.
Лучшее трофейное оружие, оливковое масло, вино ахейское и несколько бочек купленного в Херсоне были погружены на ладью и отправлены в Путивль морским путем. Командует ладьей Будиша, а большинство гребцов из бывших пленников. Почти все мои люди поехали со мной по суше. Наш путь будет опаснее, а своим людям я доверяю больше.
В двух кибитках передвигались Алике и ее служанки. Ее на русский манер называют Алика с ударением на второй слог, а не на последний. Так и я стал ее называть. Она не возражает. Называйте хоть горшком, только княгиней считайте. Ее служанки все еще шили свадебное платье. Точнее, перешивали в очередной раз. Невесте опять что-то не понравилось. Она иногда пересаживалась на подаренную мною белую арабскую кобылу-иноходца и скакала рядом со мной. Я обменял в Херсоне часть трофейных боевых жеребцов на кобыл, арабских, гуннских, то есть, венгерских, и аланских, как называли породу рослых и быстрых лошадей, выведенную, как мне кажется, не без моего участия, в Крыму и на Северном Кавказе. У аланских лошадей иноходь — естественный аллюр, не надо переучивать. Буду выводить новую породу и на Руси. Подо мной темно-гнедой арабский иноходец. В паре с Аликой мы смотримся красиво. Наездница она не очень хорошая, но предпочитает путешествовать верхом. И не только ради сексуальных удовольствий. Кони манерам не обучены, поэтому пердят и срут, когда хотят. Если едешь верхом, основные прелести этих процессов остаются позади, а вот в кибитке они все навстречу. Задернутый полог не спасает. Да и не задергивают его, чтобы хоть какой-то сквознячок был. В кибитке тоже жарко ехать.
Алика постоянно просила рассказать что-нибудь о себе. Я ссылался на провалы в памяти, потому что боялся завраться. Поэтому больше говорила она сама. Предполагаю, что к приезду в Путивль буду знать о ее родне и Ахейском княжестве не меньше ее самой. По счастливому лицу Алики было видно, что рада, что не добралась до Галича. Она немного тосковала по родине, точнее, по своей семье, но путешествие отвлекало от грустных мыслей. Раньше она никогда не выезжала за пределы княжества. Даже за пределами столицы была всего два раза. Теперь с детской ненасытностью любовалась всем, удивлялась самым обычными на наш взгляд вещам, начиная от косуль и заканчивая кочевниками, которые изредка появлялись на горизонте, но близко к нам не приближались. Понимали, что мы — не купцы. За себя постоять сможем.
