— Война! — хором заявили князья.
— Так тому и быть, — подвел итог князь Киевский и обратился к послам: — Передайте вашему хану, что с половцами мы не всегда в мире живем — это точно, но и вас к своим землям подпускать не хотим. Или уходите из нашей Степи, или будете биты.
Бродник перевел послам речь князя. Они больше ничего не сказали, развернулись и пошли на выход. Я уже подумал, что историки соврали, что не убивали наши монгольских послов, но заметил, как вслед за ними вышел один из половецких ханов, мужчина немного за двадцать, сидевший неподалеку от выхода. Сделал половец это после того, как Котянкан еле заметно кивнул ему. Видать, именно для этого и пригласили такого молодого на встречу с послами.
Я тоже встал.
— Ты куда? — спросил князь Курский.
— Да что-то живот прихватил, — ответил я на ходу. — Наверное, медвежья болезнь.
Олег Святославич засмеялся громко и задорно. Его смех привлек внимание сидевших в горнице. Никто, кроме Котянкана, не заметил, что я вышел.
Во дворе послышался шум, и я запрыгал через ступеньку, чтобы быстрее оказаться там. Опоздал. Половецкий хан рубил бродника-переводчика, а четверо его подручных — послов. Мои дружинники спокойно наблюдали за бойней. Бродник оказался парнем вертким. Погибать не хотел. Половецкий хан добил его только с третьего удара. Эта заминка и спасла жизнь десятому послу. На бегу выхватив саблю, я отсек кисть половецкому хану, который намеривался убить его. Хан заскулил совсем по-собачьи, махая окровавленным обрубком и разбрызгивая кровь, а потом визгливо крикнул своим людям:
— Убейте его!
Я поднял левой рукой его саблю и шагнул навстречу четверым половцам. Пешими они еще хуже дерутся, чем верхом. Я, работая двумя саблями, сравнительно легко посек их. Насмерть не бил, только калечил, чтобы не могли нападать. Союзники всё-таки. Все, кто был во дворе, сразу позабыли, из-за чего началась схватка, наблюдали, как я работаю двумя саблями. Вообще-то, ударная рука у меня правая. Сабля в левой служит для защиты, угроз, уколов. Но противник этого не знает, боится левой не меньше, чем правой. За что и расплачивается. Вскоре двое половцев сидели на земле, зажимая раны на ногах, а двое, выронив оружие, держались левыми за раненые правые руки. Зеваки, в том числе и мои дружинники, смотрели на меня так, будто я один перебил не меньше сотни половцев. Дружинники слышали Савкины рассказы, что я — двурукий боец, но видели в деле впервые.
Я вернулся к теперь уже однорукому хану, шлепнул его плашмя саблей по щеке — очень оскорбительный жест — и произнес назидательно, как безмозглому сопляку:
— Безоружных, тем более, послов, убивать нельзя.
Саблю бросил ему под ноги и пошел к своему коню. Половец теперь не воин, пока не переучится на левую руку. На это потребуется несколько месяцев, если не лет. Савка помог мне облачиться в бригандину и надеть шлем. За все это время из терема не вышел никто из князей. Видимо, Котянкан объяснил им, что за шум во дворе. Представляю, как он удивится, узнав, чем кончилось избиение безоружных.
Я сел на коня, взял копье и приказал дворовым:
— Приведите послу его коня.
Они уже успели отвести посольских лошадей в конюшню. Наверное, были уверены, что послам ездить больше не придется. Хорошо, что расседлать не успели. Оставшийся в живых посол сел на приведенную ему лошадь. Был он абсолютно спокоен, как будто смерть только что не посмотрела пристально в его глаза. Не знаю, смогу ли я так спокойно выдержать ее взгляд, не показать страх. Нет во мне той покорности судьбе, какая присуща людям тринадцатого века, особенно азиатам.
— Возьмите его в кольцо, — приказал я дружинникам и, чтобы опять не отнеслись пофигистски к моим словам, добавил: — Его жизнь — ваши жизни.
Мы промчались по городу, а потом медленно перебрались на левый берег Днепра. На ладьи положили помосты из досок, по которым и движешься. Когда идешь по ним пешком, сооружение кажется более-менее надежным, а когда едешь верхом, появляются сомнения. Да и конь начинает нервничать. Того и гляди, сиганет в воду. Он-то выплывет, а вот всадник в тяжелых доспехах вряд ли. Поэтому по мосту конные движутся осторожно. На левом берегу повернули на юго-восток. По донесению нашей разведки, разъезды монголов в дне пути от брода.
Когда поднимались по склону, я обернулся. От города к мосту скакал отряд половцев, с полсотни всадников. Уверен, что по нашу душу. То же самое подумали, наверное, и остальные члены моего отряда, в том числе и посол. Я увидел в его глазах не то, чтобы страх, но желание убраться отсюда побыстрее и подальше. Одно дело — безвыходное положение, а другое — когда есть шанс спастись. Я пришпорил коня, переводя его в галоп. Пусть половцы увидят, что мы их заметили и вроде бы испугались.
Примерно в километре от брода начинался лес. Дорога в нем сразу начала изгибаться. Лес не любит прямых линий. Мы проскакали по нему метров пятьсот, после чего я перевел коня на быстрый шаг. Монгольский посол, скакавший сразу за мной, вырвался было вперед, но сразу придержал своего коня. Я чувствовал вопросительный взгляд кочевника. Он не понимал, почему я не убегаю от погони. А вот мои дружинники сразу сообразили и, когда я дал отмашку правой рукой, начали, не задавая вопросов, сворачивать с дороги по одному вправо, занимать удобную позицию за деревьями. Не зря проводил я с ними учения. Тут и посол понял, что будет дальше. Он не удивился, когда мы с ним заехали в лес, и я отдал ему свое копье. Мне, надеюсь, оно не пригодится в ближайшее время. Да и ему тоже, но с оружием будет чувствовать себя увереннее.
Я слез с коня, привязал его к молоденькой березке. Отвязал арбалет и колчан с болтами. Было у меня желание пострелять из лука. Попасть, наверное, попаду, а вот поразить насмерть, скорее всего, не сумею. Арбалет надежнее. Я натянул рычагом тетиву, вставил болт. Посол внимательно наблюдал за мной, сидя на лошади. Мне иногда кажется, что кочевники и спят вместе с лошадьми в своих юртах. Заезжает в юрту на лошади, и вместе ложатся на бок. Арбалеты он наверняка видел у китайцев. Видимо, рычаг заинтересовал. Я обломал несколько веток, чтобы не закрывали обзор, приготовился к стрельбе.
Топот копыт услышал издалека. Половцы неслись рысью. Их кони проигрывали в скорости, но наверстывали выносливостью. Первым скакал безусый юноша лет шестнадцати, похожий на хана, которому я отрубил кисть. Скорее всего, младший брат. Кровная месть — дело обязательное. На юноше был чешуйчатый доспех и пирамидальный шлем с полями, напоминающий шляпу. Такие шлемы имеют многие галицкие дружинники. Наверное, получил в подарок от Мстислава Мстиславовича. В правой руке держал степную пику, готовясь всадить ее в меня, как только догонит. Когда он понял, что уже догнал, было поздно. Болт пробил доспех и влез в правую сторону грудной клетки. Юноша выронил пику, после чего схватился за гриву коня и проскакал еще метров двадцать прежде, чем свалился на землю. Вторым болтом я свалил крупного пожилого половца в кольчуге и остроконечном, «русском» шлеме. У него в плече и ноге уже торчало по стреле, но половец все еще вертелся на дороге, выискивая, на кого бы броситься. Когда и он свалился на землю, оставшиеся в живых половцы развернулись и начали отрабатывать любимый маневр — удаление от противника на максимальную дистанцию, получив в спины еще несколько стрел.
