Монголы бросились преследовать убегающих русичей. Они знали, что надо додавливать, не давать остановиться, прийти в себя, избавиться от паники. Всадники скакали за бегущими людьми и рубили их саблями и кололи пиками. Галичане, волынцы и куряне неслись, сломя головы на полки черниговцев, не давая тем построиться и встретить врага. Князь Черниговский понял, что битва проиграна, и начал с частью войска, дружинниками, отходить на север. Его ополченцы ломанулись вслед за всеми на запад.
Дальше наблюдать побоище мне перехотелось. Я быстро надел бригандину, шлем и портупею с ремнем, на котором висели сабля и кинжал. У помогавшего мне Савки тряслись руки.
— Принеси арбалет и болты, — спокойным, надеюсь, голосом сказал ему.
Мои дружинники уже заняли места, которые им назначили сотники еще вчера. Арбалетчики устроились у щелей кибиток, готовые к стрельбе. Пикинеры, прислонив пики к кибиткам, держали в руках алебарды, чтобы встретить прорвавшегося внутрь лагеря врага. Несколько человек стояли у кибитки, которая служила «воротами», готовясь поставить ее в линию заграждения по моему приказу. Я ждал новгород-северских пехотинцев. Они еще стояли построенные и готовые к бою. Одни из всей дружины Изяслава Владимировича. Конные и ополченцы ломанулись вслед за черниговцами. Пров Нездинич, привыкший выполнять приказы, никак не мог принять постыдное решение.
— Свистни своему дяде, — сказал я Олферу Нездиничу. — Долго нам его ждать?!
Сотник арбалетчиков засунул в рот четыре пальца и выдал громкую и замысловатую трель. Мне показалось, что на его свист обернулись все удирающие. Дядя точно посмотрел. Олфер помахал ему рукой, призывая в наш лагерь. Пров Нездинич мотнул головой, словно стряхивая наваждение, и приказал своему отряду отступать к лагерю. Его дружинники сперва держали строй, но, когда часть монголов, сотни три, повернули в их сторону, побежали. От врага бегать можно только в одном случае — если заманиваешь его в ловушку. Впрочем, в данном случае так и получилось, хотя новгород-северцы и не подозревали, что послужат приманкой.
Монголы намеривались ворваться в наш лагерь на плечах отступающих новгород-северцев. Впереди скакал, судя по доспеху, их командир. Панцирь был из широких и длинных пластин внахлест снизу вверх, с большими оплечьями и покрыт золотисто-красным лаком, отблескивающим на солнце. Шлем тоже лакированный, с плюмажем из укороченных павлиньих перьев, козырьком над глазами и большими наушниками, закрывающими и нижнюю часть лица, сходясь перед ртом. Голову даю на отсечение, что сделали доспех в Китае, и раньше его носил какой-нибудь императорский полководец, если не сам император.
— Выстрел! — крикнул я и нажал на спусковую пластину арбалета.
Целил монгольскому командиру в переносицу, но попал ниже, между носом и верхней губой. Кто-то еще выстрелил по нему, намериваясь поразить в неприкрытый щитом правый бок, но болт срикошетил. Хватило и моего. Жеребец проскакал, замедляя ход, еще метров двадцать, пока седок не свалился на землю рядом с ямой ловушкой, в которую угодил вместе с конем другой монгол. Я успел впустить еще четыре болта, не подпуская врага к кибитке, служившей воротами, которую ставили на место в заграждении мои дружинники и пара новгород-северцев. Три болта нашли свою цель, а одни полетел в степь. Несколько монголов успели втиснуться между кибитками, но их стащили с коней и порубили алебардами. Только потеряв больше половины отряда, монголы отхлынули. Пометав немного стрелы в нашу сторону, они поскакали преследовать более легкую добычу.
На правом берегу реки Калки, где еще пару часов назад было несколько тысяч человек, теперь лежали трупы и бродили, всхрапывая от запаха крови, оседланные лошади. Кроме нас, только на холме за телегами и врытыми в землю, заостренными колами, остались киевские дружинники. Их обстреливал большой, тысячи три, отряд монгольских лучников, не давая высунуться. На западе и севере стояли тучи пыли. Там погоня еще продолжалась.
— Будиша, выдели людей, пусть осторожно соберут болты, доспехи и лошадей, — приказал я сотнику пикинеров. — Раненых коней тоже возьмите, съедим.
Он не сразу понял приказ. То есть, понять-то понял, но до него не доходило, как можно думать о трофеях, когда решается вопрос жизни и смерти? Но приказ есть приказ. Будиша выделил три десятка шустрых парней, которые опять выдвинули из заграждения кибитку и вышли из лагеря. Они быстро выдергивали болты из убитых и раненых, добивая последних, стягивали доспехи, снимали оружие и ловили лошадей, на которых отвозили собранное в лагерь. Монголы, видимо, не ожидали такой дерзости, поэтому среагировали не сразу. Мои люди успели завести в лагерь с полсотни лошадей, нагруженных трофеями, когда к нам поскакала сотня лучников. Кибитка была возвращена в загородь, за которой монгольские стрелы нам были не очень страшны. Даже если они пробивали войлок передней стенки кибитки, задняя оказывалась для них непреодолимым препятствием. Пара стрел попала в чересчур любопытных, после чего остальные дружинники перестали высовываться без дела из-за укрытий.
Доспехи монгольского командира были сделаны из толстой кожи. Наверное, буйволиной. Ее обработали, скорее всего, распарили, придав нужную форму, сшили толстыми, прочными нитками и проклеили в придачу, а потом покрыли лаком. Состоял он из передней и задней частей, рукавов и оплечий, которые стягивались кожаными шнурами. Оплечья были трехслойными: между двумя слоями кожи лежали тонкие, выгнутые, стальные пластины. Шлем имел металлический каркас, на который натянули кожу. Сзади свисал широкий и длинный назатыльник. Я примерил доспехи. И панцирь, и шлем хорошо сидели на мне и были легче металлических, хотя, уверен, не сильно уступают в прочности. Лук у монгольского командира тоже был примечательный, покрытый в средней части черным лаком. Сделан из дерева, рога и сухожилий, но смотрится, как одно целое. От него исходила грозная сила. Лук был туже наших и даже длинных валлийских. Я с трудом натянул его. Он мне напомнил гуннские луки, только был чуть длиннее. Если выберемся отсюда, обязательно освою его. Я уже жалел, что не научился стрелять из лука в Англии. Копья у монголов были разной длины, от двух метров до трех с половиной. У многих ниже острия находился крюк для сдергивания противника с лошади. Некоторые пользовались степными пиками.
— Раздай луки нашим и новгородцам, — приказал я Мончуку. — Скоро нам каждый лучник потребуется.
— С ранеными разберусь и раздам, — пообещал сотник.
— Большие потери? — спросил я.
— Восемь убитых и десятка два раненых, — ответил сотник. — Это и наших, и новгородцев.
— Выкопайте на берегу реки между деревьями братскую могилу и сложите в нее убитых, но только присыпьте землей, чтобы было куда других положить, — приказал я. — И обед пусть готовят. Забейте пару раненых лошадей.
На лице моего заместителя было написано, что сейчас не та ситуация, когда надо думать об обеде. Возражать он не стал. Я уже приучил своих дружинников, что приказы командира выполняются без обсуждений. В моем княжестве склонность к проведению веча была искоренена вместе с боярами.
Ко мне подошел Пров Нездинич и произнес со смесью удивления и горечи:
