— Как вам удалось вырваться?
— Мать-Волчица помогла любимому сыну, — ответил я, хитро улыбнувшись.
Пусть понимает мой ответ, как хочет: или серьезно, или как шутку.
Половец отнесся серьезно, но уточнил:
— Ты — князь Путивльский?
— Да, — подтвердил я.
Подробности он не стал узнавать. Видимо, считал, что помощь богини все равно логичному объяснению не поддается.
— Татары далеко? — поинтересовался он.
— Передовой отряд на хвосте у нас сидит, — сказал я. — Вчера устроил им засаду, поэтому отстали немного. Главное войско шло за ними, отставало на день. Но где сейчас, точно не знаю. Пленный говорил, что русичи им больше не нужны, достаточно перебили, теперь будут ловить по степи наших отважных союзников.
Половец сделал вид, что не понял оскорбления, спросил:
— Передовой отряд большой?
— Около тысячи челочек, — ответил я. Хотел добавить, что половцы и от сотни будут удирать, но сдержался. Пусть думает, что нам сейчас не до половцев. — Нам надо спешить, враг по пятам идет, — сказал я и, попрощавшись, поскакал к своему отряду.
Половецкий командир тоже сразу ускакал на запад.
— Это они, — сообщил Афанасий. — Этот, со шрамом, зарубил боярина Глеба, а потом и остальные напали.
Я послал разъезд осторожно проследить, куда поскачут половцы, а с отрядом проследовал до полосы леса. В нем, углубившись примерно на километр, и остановились на ночлег на большой поляне возле ручья, хотя было еще светло. В лесу я не боялся нападения половцев, но кибитки приказал расставить, как в степи, чтобы даже небольшой отряд смог дать отпор паре сотен кочевников.
Вернулся разъезд и доложил, что встреченный нами половецкий разъезд соединился с основной частью отряда, которая поджидала в балке, и все вместе поскакали к стойбищу, расположенному километрах в пятнадцати от нас. Там сразу начали готовиться в путь — разбирать юрты и грузить на арбы имущество.
— Сколько они смогут пройти до темноты? — спросил я своих сотников.
— Они раньше утра не тронутся, — заверил Будиша. — Надо еще скот собрать, который в разных местах пасется.
— Тем лучше, — решил я. — Седлайте всех лошадей, посадим на них часть наших пехотинцев и новгородцев. Кибитки и раненых здесь оставим.
Вышли с наступлением темноты. Впрочем, луна была почти полная и светила ярко, так что видно было, как днем. И тишина стояла такая, что я думал, что половцы услышат нас километров за десять. Не услышали. Русичи уже наработали методы борьбы с кочевниками, научились нападать внезапно. Высланные вперед разведчики бесшумно сняли караулы на дальних подступах к стойбищу. После этого мой отряд разделился на четыре части. Самая большая, конные, осталась под моим командованием. Арбалетчиков и пикинеров повел Будиша, новгород-северцев — Пров Нездинич, а освобожденных из плена — Мончук. Последним раздали оружие и доспехи, отбитые у монголов, и свои запасные. Я с конными ударю в лоб, бывшие пленники — с противоположной стороны. Когда половцы побегут в двух, казалось бы, открытых направлениях, напорются на засевших в засаде дружинников Будиши и Нездинича. В том, что побегут, я не сомневался. Даже не смотря на то, что им придется бросить семьи на произвол победителей. Половцы уже привыкли удирать, а от дурной привычки быстро не избавишься.
Я со своей частью отряда расположился в балке. Будем ждать до наступления утренних сумерек. К тому времени пехотинцы выйдут на заданные позиции и приготовятся кто к нападению, кто в обороне. Я прилег на склоне на снятую с коня попону, раздумывая о людях, с которыми меня свела судьба. Сейчас они рвались в бой. Русичи добры и доверчивы, поэтому беспощадны к предателям. Они бы простили половцам трусость, но подлое избиение союзников требовало отмщения. Любой ценой. Поэтому никто из побывавших в монгольском плену не отказался от участия в нападении, хотя им придется туже всех. Пока они добегут до половецкого стойбища, многие полягут от стрел. Щитов и доспехов, даже плохих, на всех ведь не хватило. Лучшие досталось конным. А мы на лошадях преодолеем опасный участок намного быстрее и с меньшими потерями. Надеюсь, переключим внимание половцев на себя, поможем пехоте.
Я даже вздремнул. Был уже не тем неопытным наездником и командиром, каким впервые атаковал кочевников, не волновался, не переживал. Чем дольше воюю, тем безразличнее становлюсь к жизни, чужой и своей. Как здесь говорят, кто носит меч, тот не избежит меча. Скоро Александр Невский перефразирует это выражение, сделает крылатым, а может, историки приврут, как обычно.
Пока седлали моего коня, размялся, а потом надел бригандину и прочие железяки. Взял короткую степную пику. Попробую ее в деле. Прорывать пехотный строй нам не придется, так что длинное копье ни к чему. Да и неудобно с ним. К тому времени, когда сел в седло, все мои дружинники уже были готовы к бою. Я чувствовал их нетерпение. Пора действовать, а то как бы не перегорели.
— Поехали, — произношу я чисто русское приглашение к делам большим и малым.
Мы выезжаем из балки и растягиваемся в цепь. Движемся шагом, чтобы меньше шуметь. Небо уже посерело, но видимость хуже, чем ночью при лунном свете. До половецкого стойбища километра три-четыре. Оно в долине у речушки, которая, вероятно, впадает в Днепр или какой-нибудь его приток. Мы ударим сверху по течению ее, бывшие пленные — снизу. Арбалетчики и пикинеры сидят в засаде на противоположном берегу речушки, а новгородцы — на нашем, слева от нас. Туда, скорее всего, и побегут бывшие союзники.
Трусость — признак деградации войска. Если наплевательски относятся к основной обязанности воина — быть смелым, то к остальным и подавно. Ближние караулы то ли спали, то ли занимались чем-то интересным, но заметили нас и подняли тревогу только, когда мы перевели коней в галоп. Топот полутора сотен лошадей разбудит даже деградировавшего воина.
Половцы уже поснимали юрты и уложили их на арбы, на которых и спали. Стреноженные верховые лошади паслись с дальней от речушки стороны стойбища. Туда и побежала большая часть мужчин. В пешем строю воевать половцы не любят. Но кто-то остался и выпустил в меня две стрелы, которые звонко ударились о металлические части щита и срикошетили. Один лучник стоял на арбе и быстро, сноровисто, посылал в нас стрелу за стрелой. Я с дистанции метров десять метнул в него пику. Она влезла наполовину в живот. Половец выронил лук и схватился за древко двумя руками, собираясь, наверное, выдернуть его, но сразу упал на бок. На арбе завизжала женщина, громко и протяжно. Я проскакал мимо арбы, доставая саблю. Приказ: пленных не брать. Его отдал сам себе каждый дружинник. Я разрубил выбритую голову половцу, который ударил меня пикой в грудь. Бригандину такой ерундой не прошибешь. Разве что на полном скаку. Затем отсек голову лучнику, который пускал стрелы в набегающих пехотинцев, и кому-то еще, вроде бы безоружному, одетому в овчинный тулуп. Зачем он натянул этот тулуп?! Стрела больно ударила меня в правый бок, но броню не пробила. Я сразу перестал думать о всякой чепухе и поскакал вперед, зарубив еще двоих.
