Я остановился и осмотрел поле боя. Везде валялись трупы пехотинцев. Несколько десятков живых гуннов сидело на земле, бросив оружие. В эту эпоху, сдаваясь, не поднимали руки вверх, а садились или падали и закрывали ими голову. В таком положении всаднику труднее поразить сдавшегося, а значит, не убьет ненароком. Впрочем, если захочет, достанет. Наклонив головы, сдавшиеся молча ждали своей участи. Я заметил только две убитые лошади. Возле одной сидел на земле дружинник и перевязывал грязным лоскутом раненую ногу. Рядом валялся железный понож, в котором торчал обломок пехотного копья. Лоскут дружинник оторвал от рубахи мертвого гунна. Сколько ни объяснял им, что нельзя перевязывать раны грязными тряпками, не доходит. В лучшем случае, пожуют подорожник, приложат к ране, а потом перевяжут ее. И заживает, как на собаке.
14
Пленных пехотинцев я отпустил. Все равно за них ничего не получишь. Иван Асень запрещает продавать в рабство христиан. Заодно они стали гонцами, сообщили семьям захваченных в плен рыцарей, какой надо заплатить выкуп. Всего сдалось шестнадцать. Ни я, ни Сутовкан не знали, какие тут расценки, поэтому, исходя из английского опыта, запросил за двоих, которые были экипированы побогаче, эквивалент двадцати фунтам серебра в гуннских динарах, а за остальных четырнадцать — по десять фунтов. Богатые отреагировали спокойно, что значило, что запросил мало, а бедные расстроились. И так, наверное, не шикуют, а тут еще последнее придется отдать. Зато в следующий раз хорошенько подумают прежде, чем соберутся в поход на болгар.
Теперь мы шли не на юг, а на запад. Там, как рассказывали нам болгары, деревни больше и богаче. Половцев я разделил на четыре отряда, чтобы грабили сразу четыре деревни. Сам с дружинниками медленно шел за ними, охраняя добычу. В бою мы взяли столько оружия, доспехов, лошадей и прочих трофеев, что поход можно считать удавшимся. Просто не хотелось упускать выгодный момент. Вряд ли ближайшие две-три недели гунны соберут крупный отряд, чтобы напасть на нас. Можно грабить без опаски.
Да и в Тырново делать нечего. Царь Иван то пирует несколько дней, то столько же времени по церквам и монастырям шляется, грехи замаливает. Я обязан был составлять ему компанию в обоих случаях. Помогал ему объективно воспринимать реальность. Власть — это когда всем что-то нужно от тебя. Большая часть просителей ничего не заслужила, но именно они наиболее напористые, ловкие, подлые, льстивые. В какой бы грязи ты не вывалялся, все равно лизнут. Если рядом нет человека, который говорит тебе горькую правду, начинаешь отрываться от действительности. У меня для этого есть воевода Увар Нездинич, который ничего не говорит, но сопит с разной степенью интенсивности, когда я делаю что-то не так, и игумен Вельямин, который режет правду в глаза в те редкие случаи, когда мы с ним пересекаемся. Не смотря на то, что лично игумену ничего от меня не надо, в последнее время стараюсь встречаться с ним пореже. В итоге становишься одиноким. Поговорить по душам можешь только с равным. Так что общение с царем шло на пользу нам обоим.
Стадо скота вскоре стало у нас слишком большим. Чтобы сократить его, я предложил крестьянам обобранных деревень выкупать овец и коз по дешевке. Пообещал, что в Болгарию пойдем другой дорогой, второй раз грабить не будем. Сперва на мое предложение откликнулись всего два человека. Один выкупил козу, а другой двух овец. Я разрешил выбирать любых. Скорее всего, взяли своих. Хотя возможны варианты. Ведь соседская коза всегда дает на два литра молока больше. Затем народ пошел активнее. Даже приехал купец-иудей и купил полсотни овец. В результате стадо у нас сократилось голов до трехсот и на этом уровне замерло. То есть, каждый день половцы пригоняли новых, и примерно столько же у нас раскупали. У меня появилось подозрение, что незадачливые хозяева шли вслед за кочевниками и расплачивались за свое упущение.
Через неделю мы повернули на юг. Добычи сразу стало меньше. Чем ближе к Дунаю, тем деревни становились беднее. В приграничной полосе крестьянам достается и от чужих, и от своих, которых надо содержать, когда они прискачут защищать. За день до переправы через Дунай привезли выкуп за двух богатых рыцарей и шестерых бедных. За богатых деньги привез иудей, тот самый, что купил овец. Он и на этот раз взял сто голов и посокрушался, что так быстро уходим. Мол, собирался еще купить. Думаю, что на двуногих баранах он заработает больше. Наверняка выкупались рыцари в кредит. Говорят, что по гуннской стороне Дуная ростовщики берут до сорока процентов годовых. Иван Асень запретил брать больше двадцати. Не думаю, что все соблюдают запрет, но нарушают редко и с опаской. Бедных рыцарей выкупали их родственники. За один приехала жена, молодая и разбитная женщина. Поблескивая влажными карими глазами и улыбаясь сочными алыми губами, она пыталась договориться со мной о бартере. Услышав отказ, сильно обиделась. И не столько из-за потери денег, сколько из-за недооценки ее прелестей.
С остальными рыцарями и небольшим стадом мы переправились на правый берег Дуная. В дне пути от реки, на поросшем лесом холме, рядом с которым была широкая долина с высокой травой и протекал ручей с холодной и вкусной водой, встали лагерем. Две недели ждали, не нанесут ли гунны ответный визит. Если они собрали отряд, чтобы отомстить нам, то, узнав, что мы ушли, решат грабануть болгар. Не зря же ноги били! Не дождались. За это время нам привезли выкуп за остальных рыцарей. Одного отпустил за восемь с небольшим фунтов серебра. Рыцарь был пожилой и жена такая же. Она положила передо мной мешочки с серебряными монетами и сказала, что больше нет. Когда-то и я использовал такой прием. Вид денег делает продавца уступчивее. Я улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась в ответ, поняв, что ее замысел разгадали. У нее было лицо, как у русских провинциальных пожилых врачей в двадцатом веке — неповторимая смесь доброты и цинизма.
— Пусть поклянется, что никогда не будет воевать с русичами, половцами и болгарами, — выдвинул я дополнительное условие.
— Он больше ни с кем воевать не будет, — пообещала женщина. — Пусть молодые воюют.
Мы поделили добычу. Получилось не так много, как давало пиратство, но и не мало. Половцы и вообще сочли, что мы здорово наварились. Они теперь все были в хороших доспехах и имели оружие более высокого качества. Больших гуннских коней отдали нам. В лошадях кочевники в первую очередь ценили выносливость.
В Тырново все еще ждали ответ из Константинополя. Латиняне держал паузу, как гениальные актеры. Царь Болгарии, уже возомнивший себя императором, пытался вымолить у бога удачу, перестраивая городские церкви. В данный момент занимался базиликой Сорока Севастийских мучеников. Раньше она была наполовину деревянная. Ее разрушили и на том месте начали закладывать новый фундамент. Иван Асень увлеченно рассказывал мне, какая большая и светлая трехнефная базилика будет на этом месте. Когда дело касалось религии, царь превращался в глухаря на току. Оставалось делать вид, что мне это очень интересно. Хватило меня на три дня. После чего, оставив конницу и часть арбалетчиков в Тырново, с остальными отправился в Созополь.
Шхуна стояла у причала и была в рабочем состоянии, поэтому погрузили на нее свежую воду и продукты и снялись в рейс. На этот раз решил прошвырнуться у берегов Трапезундской империи. Сначала пошел на восток, пользуясь свежим юго-западным ветром, а миновав Синоп, повернул на юг. На удалении миль семь-восемь от берега, лег в дрейф. Берег в этом месте высокий и поросший лесом. Населенных пунктов не было видно. Может и прячется среди деревьев или в ущелье деревенька, но я разглядеть не смог. Думаю, что и шхуну с опущенными парусами сможет увидеть только очень зоркий и наметанный глаз. Впрочем, даже если и увидит, все равно купцов не предупредит. Ничто так не радует бедного, как разорение богатого.
