— Добейте их, — приказал я своим сыновьям.
В эту эпоху анатомия человека — один из главных учебных предметов. Правда, изучают его в очень узких практических целях. Как убить одним ударом, как убить, но чтобы мучился подольше, как сделать очень больно… Мои сыновья знали азы этой науки. Старший ударил разрубленного коротким и тонким копьем в шею чуть ниже уха, в сонную артерию. Средний то же самое проделал с раненым в живот. Удар милосердия. У обоих наконечники копий были в крови.
— Попробуйте кровь с наконечника на вкус, — приказал я сыновьям.
Им всю жизнь придется воевать. Пусть с детства знают вкус вражеской крови. Оба послушно выполнили приказ. Ни капли брезгливости, только любопытство и желание понравиться отцу.
— Ну, как? — поинтересовался я.
Иван пожал плечами и ответил:
— Не знаю.
Владимир, посмотрев на старшего брата, повторил его жест и слова. Они — дуальная пара, ведущий и ведомый, хотя средний брат все время пытается доказать, что он круче. Если Владимир останется при Иване, не займет другой княжеский стол, вдвоем они многого добьются. Из старшего получится хороший управленец, из среднего — дипломат. Младшего сына я собирался направить по церковной линии, но он оказался даже менее дипломатичным, чем старший, и более задиристым, чем средний. С такими данными и поддержкой старших братьев наверняка станет удельным князем.
Я повел свой отряд внутрь башни. Мы спустились по лестнице на следующий уровень, где был склад овечьей шерсти. Помещение было забито до потолка, свободным оставался лишь проход до двери, ведущей в город. Мы вышли из башни, спустились по узкой, не шире полуметра, каменной лестнице на грунтовую дорогу, покрытую слоем рыжеватой пыли. Возле ближнего саманного дома, одноэтажного, без окон, но с высоким дувалом, валялся парнишка лет четырнадцати с арбалетным болтом в спине. Он был в одной светлой рубахе, мятой и грязной. Рану обсел рой черных мух. Рядом с трупом валялся то ли короткий меч, то ли длинный кинжал с пятнами ржавчины на лезвии. Улица была узкая, менее двух метров, и кривая, не разглядишь, куда приведет. Ближе к центру города дома стали двухэтажными и дворы побольше. По пути нам не попалось ни одного человека. Только сзади слышали крики ахейцев, которые вышибали двери, и женский плач. В ближайшее время многие дамы получат удовольствие и не согрешат, а потом родят более энергичных детей.
Самый большой двухэтажный дом в центре возле мечети, в котором я решил остановиться, принадлежал купцу — полному мужчине лет сорока с такими честными глазами, какие бывают только у мошенников на доверии. Короткая борода и усы выкрашены хной. Чалма и халат из простой ткани. Наверное, одолжил у слуги. Понимал, что дорогой снимут, придется ходить раздетым, а дешевый, может, и не тронут. Я расположился на первом этаже, на помосте, накрытом двумя коврами, на которых лежало несколько подушек разных цветов и размером. Мои сыновья вместе с дружинниками пошли на второй этаж, чтобы удовлетворить здоровое любопытство. Я же приказал чернокожему пожилому рабу, худому и сутулому, подать нам вина и сладостей, а хозяину предложил составить мне компанию. Купец сел на подушку напротив меня, льстиво улыбаясь, но все его внимание было сосредоточено на звуках, которые доносились со второго этажа. Там, видимо, избавляли его женщин и детей от лишних металлов и прочих блестящих и дорогих предметов.
— Три фунта золота — и твою семью оставят в покое, — предложил я.
Уверен, что у купца припрятано немало денег. Где — знает только он и старшая жена. Если хорошенько поспрашивать обоих, может, и расскажут. Только мне не хотелось слушать их вопли и стоны.
Поскольку разговор зашел о деньгах, о цене, купец сразу преобразился и начал издалека:
— Ты хорошо знаешь наш язык, господин! Приятно принимать в своем доме такого великого полководца и образованного человека!
— Судя по тому, как ты мне рад, у тебя найдутся и четыре фунта золота, — сделал я вывод.
— Нет, что ты! Для меня и три фунта — неподъемная сумма! Торговля идет так плохо… — он запнулся, потому что наверху закричала молодая женщина, наверное, любимая жена.
— Пока ты будешь торговаться, окажется, что и платить уже не за что, — сказал я.
— Два фунта, — произнес он так, будто отрывал золото от сердца.
— Три, — произнес я.
— И вы тронете меня и мою семью? — спросил он, хотя ясно было, что сломался.
— И даже все то, что пока не нашли на втором этаже, — заверил я. — Никто из моих людей больше не поднимется туда.
— Хорошо, — тяжело вздохнув, согласился бенгазийский купец.
Судя по тому, как легко он сдался, можно было бы получить с него намного больше. Но и три фунта золота тоже не маленькая сумма.
— Эй, наверху, забирайте все ценное и спускайтесь вниз! Женщин и детей не трогать! — крикнул я.
Чернокожий слуга принес нам бронзовый кувшин с вином, миску с халвой и два четырехгранных стаканчика. На гранях были барельефы в виде лилий. Вино оказалось белым итальянским, довольно приличным. Я думал, генуэзцы втюхивают нарушителям Корана недоделанный уксус. Наверное, для ведущего делового партнера привезли хорошее.
Сверху спустились дружинники и мои сыновья с полными охапками барахла. Они сложили все это в углу комнаты. Дружинникам я разрешил пойти поискать добычи и удовольствий в других домах, а сыновей пригласил попробовать халву.
— Шлемы снимите, — посоветовал им, — так больше влезет.
Шлемы обоим были великоваты, постоянно сползали на глаза. Мальчишки приловчились поправлять их краем щита. Теперь щиты и копья стояли у стены рядом с добычей — первой их военной добычей. Шлемы они положили рядом с собой. Халву быстро распробовали и мигом подчистили всю миску.
Купец смотрел на них с умилением. Арабы очень чадолюбивы. Даже дети врага для них — в первую очередь дети. Купец приказал слуге, чтобы тот принес еще халвы, фиников и сушеного инжира. Последние два лакомства были уже известны моим пацанам, поэтому в первую очередь налегли на халву.
— Твои сыновья? — спросил купец.
— Да, — ответил я.
— Они вырастут такими же великими воинами, как их отец! — польстил он.
— Вот уж чего бы я им не пожелал! — искренне признался я.
20
Через три дня из порта Бенгази вышла флотилия из шхуны, девятнадцати галер и множества больших и маленьких рыбацких лодок. Все суда были набиты до отказа самым разных барахлом. Мне показалось, что в городе, не считая дом купца, не осталось ни одного клочка ткани и ни одной щербатой тарелки, что всё выгребли подчистую. Забрали с собой всех бывших рабов-христиан. Рабам-язычникам, в основном неграм, свободу не дали, превратили в гребцов на галерах. Та же участь постигла и молодых мужчин мусульман. С гребцами галеры стоили намного дороже. Молодые арабские женщины станут служанками и наложницами. Детей я запретил брать. С ними будет слишком много мороки, а суда и так перегружены. Ни один генуэзец, как я и предполагал, в плен не сдался, даже если очень хотел. В итоге в Бенгази остались только старики и дети, которые придут к выводу, что надо жить в городе с высокими и крепкими стенами и, что главнее, отважным и обученным гарнизоном.
