У меня было подозрение, что им надо как-то оправдать свое существование. Пользы ведь от них, как догадываюсь, никакой. Позже понял, как сильно я ошибался. От половины Израиля никакой пользы, но это не мешает им всем жить хорошо. Как раз это и помогает им решать вопрос с безработицей. Тем более, что нет смысла экономить американские доллары. Если не израсходуют, то янки просто урежут бюджет.
— Вы сообщили, что предыдущий порт был Измир, — ответил старший офицер.
— Скажите, а чем отличается предыдущий порт от последнего? — поинтересовался я.
Он долго думал, а потом ответил коротко:
— Ничем.
— Тогда зачем у вас в анкете два вопроса: какой предыдущий и какой последний? — ехидно спросил я.
— Так надо! — быстро и коротко ответил он.
Когда досмотровая группа начала садиться на катер, один солдат встал посреди проход лицом к нам, приготовив винтовку и всем своим видом показывая, что ляжет костьми, прикрывая отступающих товарищей. Этот заморыш, которого из-за винтовки еле видно, был так смешон, что весь экипаж, не сговариваясь, заржал громко, от души. Обернулись все израильтяне. Думаю, всё поняли, но проглотили. Мы вернулись в свои каюты и разложили по местам разбросанные вещи. Ничего не пропало. Что еще более странно — ничего не подсунули.
Выгружали нас двумя кранами в подъезжающие самосвалы. Когда зерно набирают ковшом, часть просыпается в воду, на причал. Обычно такое зерно идет на корм рыбам и птицам. Только не в Израиле. С борта судна на причал были натянуты полиэтиленовые пленки, чтобы ни зернышка не пропало. Потом все просыпавшееся сгребут и куда-то увезут на автокаре. В Северной Европе в портах нет проходных. Заходи и выходи, кто хочет. В менее цивилизованных странах, включая Россию, на проходную отдают судовую роль и проходишь по загранпаспорту или паспорту моряка. В Израиле из порта выпускали по спецпропускам, которые выдали нам две чиновницы из эмиграционной службы. Они прибыли на борт сразу, как только мы ошвартовались к причалу. Для пропуска нужна была фотография. Кто не имел запасных фоток, остался сидеть на судне. Впрочем, в городе я не долго пробыл. Первый раз меня обыскали на портовой проходной. Делала это девушка, родившаяся в украинском городе Нежин. Поскольку я был в футболке и шортах, в которых невозможно спрятать что-то серьезное, а обыскивали меня с помощью металлодетектора, полюбопытствовал:
— Скажи, что ты ищешь? Может, я помогу?
— Оружие, взрывчатку, — ответила она.
— Разве не видно, что на мне ничего нет? — спросил я. — Уже не говорю о том, что на арабского террориста я не очень похож.
— Ну, мало ли. Можно и маленьким оружием убить, — ответила она.
— Убить я могу голыми руками, — улыбаясь, сообщил ей для сведения.
— У меня есть защитники! — криво улыбнулась девушка и показала на двух старых перцев, таких же шибздиков с винтовками, как израильские морские пехотинцы.
— Эти, что ли?! — искренне удивился я.
На этот раз она улыбнулась весело.
По пути я подошел в другой проходной и, не заходя внутрь, спросил, как быстрее добраться до центра города? Вышли двое, обыскали меня, после чего подробно и толково ответили на вопрос.
— А зачем вы меня обыскивали? — спросил их. — Я ведь не собираюсь к вам заходить.
Они не поняли вопрос. Я сам нашел ответ примерно через час, когда меня обыскали в пятый раз. Они все тут друг друга обыскивают. То ли это ассиметричный ответ на борьбу с сексуальными домогательствами, то ли еще один способ избавиться от безработицы, то ли трусость перешла в клиническую фазу. Я склоняюсь к третьему варианту. Поскольку у меня другая фобия — неприязнь к шмонам любого вида, плюнул на израильские достопримечательности и пошел на судно. На обратном пути никого ни о чем не спрашивал, поэтому ровно на один обыск было меньше. Что радовало — когда материл, меня понимали.
Северо-восточный ветер продержался трое суток. За это время мы вышли к берегу южнее Бейрута. Здесь в море впадала какая-то речушка с мутной, светло-коричневой водой. Ее и набрали, распугав местных жителей из небольшой деревушки в полсотни домов с плоскими крышами, разбросанных на склоне холма, спускавшегося к морю. Весь склон был в террасах, на которых что-то выращивали. Только вершина покрыта лесом. Туда и убежали крестьяне. Мои матросы с жадностью хлебали мутную воду, даже не давали ей отстояться. Пили и истекали потом и опять пили и потели. Лодка привозила по три бочки. Пока делала ходку, две бочки из предыдущих трех уже были пустыми. Только после захода солнца бункеровка пошла быстрее. Затем весь экипаж по очереди искупался в реке, смыл с кожи соль, накопленную за предыдущие дни. Я тоже искупался. Прямо в нижней одежде, которая заскорузла, целыми днями пропитываясь потом. Мутная вода казалась прохладной, хотя была, наверное, не холоднее двадцати градусов. Люди сразу приободрились, повеселели. Теперь их можно было вести в бой. На ночь мы отошли подальше от берега и легли в дрейф.
Утром двинулись на юг. С утра ветер упал баллов до четырех, но к полудню начал раздуваться, чему все обрадовались. На ходу жара не так сильно чувствуется.
Вскоре из «вороньего гнезда» донесся долгожданный доклад:
— Вижу судно и не одно!
Десять галер шли, держась берега. Судя по высокому надводному борту, генуэзские. Паруса были опущены, потому что галеры шли под слишком острым углом к ветру. Обычно у генуэзцев паруса не в вертикальную полоску, как у венецианцев, а в косую, хотя возможны самые разные варианты, и корпус они редко разрисовывают, но на этот раз у флагманской галеры на носовых скулах были нарисованы большие голубые глаза. Мы разошлись с ней на удалении мили две. Галера даже не рыскнула в нашу сторону. В эту эпоху купец и пират — синонимы. Я бы на их месте попробовал захватить подвернувшееся суденышко. На что и рассчитывал, собираясь увлечь за собой несколько галер, а потом растянуть их строй и захватить одну. Видимо, в данном караване собрались исключения. Тогда будем нападать сами. Я изменил курс, чтобы сблизиться вплотную с последней галерой. Она была немного меньше передних. У тех по полсотни весел, а у этой всего сорок. Что не мешало ей идти вровень с остальными. Заметив мой маневр, она начала подворачивать вправо. Наверное, собиралась догнать предпоследнюю галеру, чтобы вдвоем обиваться от меня. На передней ее мачте подняли красный флаг, довольно длинный. Такое впечатление, что просто размотали рулон красной материи. Остальные генуэзцы сперва не приняли меня всерьез. Видимо, им и в голову не приходило, что одно торговое судно непонятной конструкции отважится напасть на их караван. Только, когда нас с жертвой разделяло всего пара кабельтовых и стало понятно, что мы задумали, на остальных галерах, начиная с предпоследней, по очереди подняли красные флаги, передавая сигнал флагману о нападении на эскадру. Предпоследняя галера повернула влево, собираясь лечь на циркуляцию и атаковать меня. Развернуться быстро они не могли, слишком велика была инерция.
На носовой платформе последней галеры собрались два десятка арбалетчиков. Тетиву натягивали руками, поэтому стреляли не так быстро, мощно и далеко, как мои. По мере сближения судов, вражеских арбалетчиков становилось все меньше. Погибло и двое моих. Еще человек пять были ранены. Тарана у галеры на было, но она попыталась встретить нас форштевнем. Мы въехали ей в левую скулу. Удар был сильный, я чуть не упал, хотя держался за фальшборт. Шхуна протяжно загудела пустым трюмом. Визгливо заскрипело трущееся дерево. Нос шхуны отбросило вправо, а корму — влево. У галеры — наоборот. В итоге мы, потеряв большую часть инерции переднего хода, пошли вдоль ее борта на удалении метров десять. Несколько «кошек» уже зацепились за фальшборт галеры. Никто даже не пытался отцепить их. Мы были выше, поэтому мои арбалетчики стреляли сверху вниз, быстрее и прицельнее.
