Изрядно выпив, Амбагай осмелел и спросил:
— Откуда знаешь наш язык?
— Много где бывал, много с кем воевал, поэтому знаю много языков, — ответил я и сразу поменял тему разговора. — Ты, наверное, не был в предыдущем походе на половцев пятнадцать дет назад?
— Нет, я тогда молод еще был, — ответил он.
— Тогда половцы были богаче, — поделился я. — Я слышал большая их часть ушла к гуннам. Туда пойдем в поход?
— Они от нас нигде не спрячутся! — уклончиво ответил Амбагай.
Наверное, не знает, где собирается бить половцев хан Бату, но стесняется признаться. Он ведь такой крутой парень!
Окончательно спесь с посла слетела, когда увидел мою дружину. В поход я взял только три конные сотни, оставив пехоту охранять город и следить за порядком в княжестве. Все дружинники и их лошади были в броне. Каждый воин вооружен до зубов и имеет по три коня: боевого, запасного и вьючного с едой, фуражом, вторым копьем и другим снаряжением. Я и мои сыновья ехали на арабских скакунах. По два боевых и вьючных коня вели наши слуги. К отряду присоединились и две сотни половцев под командованием Никиты. Половцы, перешедшие на сторону монголов, таковыми больше не считались и уничтожению не подлежали. Искупить прошлые грехи должны были в сражениях со своими одноплеменниками, не захотевшими или не успевшими подчиниться монголам.
За день до отправления в поход я объяснил русичам и половцам, какая строгая дисциплина в монгольской армии, как убивают весь десяток за трусость или неподчинение приказу одного и сотню за подобные деяния десяти, как наказывают за воровство и отказ в помощи боевому товарищу. Закончил словами:
— Если кто-то чувствует, что его черт может попутать или сердце дрогнет, лучше останьтесь дома, чтобы из-за вас не погибли ваши товарищи и чтобы меня не опозорили. Хорошенько подумайте до утра и, если появятся сомнения, останьтесь нести службу здесь.
Никто не остался. Даже из половцев никто не передумал. Впрочем, на них мне было по большому счету плевать. Если ни один из кочевников не вернется из похода, я не сильно буду переживать. Их жен и детей тогда будет легче окультурить.
30
Хан Бату жил в большом шатре из войлока, накрытого сверху красной шелковой тканью, расшитой золотом. Шатер прямоугольный и большой, длинные стороны метров пятнадцать, а короткие не меньше десяти. Стоял он на деревянном помосте, который с длинных сторон имел высокие колеса, по восемь с каждой. Вход был с короткой стороны. По бокам от него стояли две широкие бронзовые чаши на трехпалых ногах, наверное, драконьих. В них что-то чадило, распространяя слабый кисло-сладкий запах. К входу в шатер вела лестница, застеленная персидским ковром. Справа от нее вкопан высокий шест с перекладиной наверху. С перекладины свисали девять белых хвостов яков — что-то типа штандарта командующего войском, как мне объяснил посол. Вокруг помоста сидели на земле или стояли около сотни воинов. Еще примерно столько же сидели на лошадях, образую внешнее кольцо охраны.
Метрах в пяти от внутреннего кольца охраны посол остановился, давая понять, что на этом его миссия заканчивается. Амбагай что-то хотел мне сказать, но не решался. Я понял, что, и молвил тихо:
— Я ничего не скажу хану. Ты ведь не знал, кто я такой.
Посол Амбагай улыбнулся и кивнул, соглашаясь.
Спешившись возле помоста, я отдал повод ближнему охраннику, снял с себя пояс с саблей и кинжалом и вручил его другому. Обыскивать меня не стали, но окинули наметанным взглядом. Что-нибудь больше ножа вряд ли бы пропустили. Нож оружием не считается, поэтому саблю отстегнули от ремня, а его вернули вместе с кинжалом. Я подпоясался и взбежал по ступенькам на помост. Толстый ковер глушил шаги. В чаши была насыпана какая-то бурая смесь, которая тлела наподобие трубочного табака. Я раздвинул полог и, наклонив голову, вошел внутрь.
В нос мне ударила смесь запахов винного перегара, скисшего молока, немытых тел и разных благовоний. Непрямой солнечный свет попадал в шатер через приподнятый в северной части покров крыши. Примерно в центре, вокруг шеста, подпирающего купол, разомкнутым в сторону входа полуовалом сидели на пятках, облокотившись на подушки в шелковых в ярких разноцветных наволочках или полулежа на них, человек двадцать, перед которыми стояла серебряная посуда, кубки и тарелки. В центре сидел мужчина лет тридцати пяти. Скорее всего, это Бату — страшилка русских летописей. Глаза у него светлые, но волосы черные и лицо смуглое и скуластое, какие будут у монголов в двадцать первом веке. Голова выбрита на макушке и затылке. Спереди короткий чубчик. Оставшиеся над ушами волосы заплетены к косички и заложены за уши. Полное лицо тоже выбрито. Он явно ел больше, чем надо, и уже имел лишний вес, пока не критический. Одет в красный шелковый китайский халат, расшитый золотыми драконами, опоясанный наборным ремнем из золотых прямоугольных бляшек. Темно-зеленые сапоги из тонкой кожи украшены красными рубинами. По правую руку от него сидел похожий на него мужчина со светлыми волосами, подстриженными также, как у хана, и также выбритым лицом, но туповатым, заторможенным. И одет мужчина был также, как Бату. Не удивлюсь, если одежда на нем с ханского плеча. Как меня просветил Амбагай, это Орду, старший брат Бату, уступивший младшему власть в улусе их отца Джучи. Он командует одним из туменов. Точнее, числится командиром. Кто за него думает и принимает решения, посол не рискнул рассказать. Субэдэй, старый лис, поседевший и располневший, но еще не растерявший силу, занимал место рядом с Орду. На нем тоже был китайский халат с золотыми драконами, только темно-синий. Дальше расположился похожий на Бату, только моложе на пару лет и более интеллигентный, что ли, если такое слово применимо к монголо-татарам. У него были жидкие усы и короткая бородка, напоминающая мою, только на подбородке длиннее сантиметров на пять, козлиная. Лицо смуглое. В правом ухе золотая серьга с большой розовой жемчужиной. Халат зеленый и с растительным золотым узором. На левом запястье висели четки из, судя по черно-белым полоскам, ониксов. Это, видимо, Берке, один из младших братьев хана. Амбагай с почтением говорил об учености этого Чингизида. Единственный, кто пошел не в безграмотного деда. Следующий, как догадываюсь, сидел тоже младший брат по имени Шибан, который был моложе хана лет на пять, но сильнее располнел, еле помешался в желтый халат. Дальше справа расположились старые и незнакомые мне воины. Слева возле хана занимал место пожилой мужчина с узкими глазами и безбородым лицом, лишь несколько черных волосин торчало. Он единственный был в головном уборе синего цвета, сшитом из четырех кусков и напоминающем шатер. Околышком служил золотой обруч. На шее висело ожерелье из меленьких золотых человеческих черепов и волчьих голов. Одет в синий шелковый халат, однотонный, без украшений, подпоясанный сине-красно-желтым витым шнуром, концы которого бахромились. Наверное, это шаман. Следующее место занимал мужчина чуть старше Бату с круглым лицом с редкими усиками и «плевком» из волос под нижней губой и узкой полоской жидкой растительности на подбородке. Чубчик посередине в форме ласточкиного хвоста. Халат синевато-серый с красным воротом и без украшений. Если был он сидел пониже, принял бы его за тысяцкого. На самом деле это двоюродный брат хана по имени Мунке. Он — один из лучших молодых полководцев, обычно командует корпусом из трех-четырех туменов. Дальше расположился Гуюк, сын нынешнего Великого хана Угедея. Хотя он был ровесником Бату, лицо имел обрюзгшее, с жиденькими усиками и «плевком» под нижней губой. Зато золотых побрякушек на нем было без меры и одет в оранжевый халат с синими, зелеными и золотыми драконами, глаза у которых были из драгоценных камней, а сапоги из шагреневой кожи украшены узорами из жемчуга. Амбагай так и сказал мне, что Гуюка в насмешку называют самым блестящим из всех Чингизидов. Рядом с ним примостился более молодой, худой и длинный, истинный монгол с желчным лицом, одетый чуть скромнее Гуюка. Это, наверное, Бури, племянник хана. Его дед Чагатай, как будут выражаться в будущем, является «теневым» лидером монголов — Хранителем Ясы, их, так сказать, конституции, — и жутко ненавидит мусульман. После Бури сидели воины поскромнее, не Чингизиды. Все замолчали, увидев меня, уставились с явным любопытством.
