— Тем лучше будет для вас, — отвечала Мария шутливо. — Я заставлю их преклониться пред вами.
— Спасибо и за доброе желание, — сказал Мазепа, — а что я не сомневаюсь в твоей дружбе, — примолвил он, взяв ее за руку, — это я докажу тебе теперь. Дело, которое я поручаю тебе ныне, составляет величайшую для меня важность. Орлик уже сказал тебе, что Наталия — дочь моя. Неопытность и злые советы вовлекли ее в постыдную страсть к этому бродяге, которого я лелеял в моем доме, к палеевскому казаку Огневику. Он теперь находится в Кронштадте, на Галерном флоте… Мария… друг мой… избавь меня навеки от этого человека!
Холодный трепет пробежал по всем жилам Марии. Мазепа заметил ее смущение.
— Ты побледнела, Мария! Что это значит?
— Я не знаю, чего вы от меня требуете… Не понимаю вас! — отвечала она с притворным хладнокровием. — Начало вашей речи смутило меня…
— С твоею твердою душою стыдно смущаться! Неужели ты не в силах раздавить червя, убить змею? А враг наш хуже, чем змей, и ничтожнее, чем червь!..
— Итак, вы поручаете мне убить Огневика? — сказала Мария, едва преодолевая внутреннее движение.
— А разве ты не в состоянии выполнить это поручение, для счастия, для спокойствия твоего друга, твоего любовника? Мария! Вот лист белой бумаги, подписанный мною. Пиши сама, чего требуешь за свой великодушный подвиг. Я на все согласен.
Мария подошла к столу, взяла бумагу и изодрала ее в куски, сказав:
— Вы обижаете меня! На что я решаюсь из дружбы, того не сделаю за миллионы!
Мазепа бросился ей на шею и прижал ее к сердцу, восклицая:
— Друг мой, моя добрая, моя милая Мария! Никогда не забуду тебя, никогда не оставлю тебя! Отныне я твой — как был в первый день нашей любви.
Сняв с руки своей драгоценный перстень, Мазепа надел его на палец Марии, примолвив: — Да послужит он символом сочетания душ наших!
Мария, притворяясь тронутою внезапным порывом прежней любви гетмана, рада была, что могла прикрыть мнимою чувствительностью смятение, произведенное в ней сею ужасною доверенностью и гнусным поручением. Мазепа отпер шкаф, вынул небольшую серебряную коробочку и, подавая ее Марии, сказал:
— Здесь сокрыта — смерть!
Протянув руку, Мазепа замолчал и смотрел в глаза Марии.
— Учить ученого, только портить, — примолвил Мазепа, — тебе легко будет сойтись с моим злодеем и попотчевать его от меня — этим лакомством. Действуй по уму своему и по обстоятельствам.
Мария, не говоря ни слова, взяла коробочку с ядом.
— Теперь прощай и ступай с Богом! — сказал Мазепа, обняв Марию и поцеловав ее. — Помни, что отныне — я снова повергаюсь к ногам твоим!.. Орлик выдаст тебе деньги и бумаги!
Мария вышла, но она была в таком положении, что должна была отдохнуть и успокоиться с полчаса, в саду, прежде нежели осмелилась показаться в люди. Орлик удивился, увидев ее. Она была бледна и расстроена. Тщетно он расспрашивал ее: она не открыла Орлику тайны своего поручения и в ту же ночь отправилась в путь.
Глава XIV
Юность, ты никак лукавству непричастна!
Там состраданье зришь, где опытность несчастна
Пронырство признает в сердечной глубине.
Озеров
За сухопутными укреплениями Кронштадта, со стороны так называемой косы, стоял на берегу молодой русский матрос и смотрел в задумчивости на волны, разбивающиеся с шумом об камни. Солнце уже закатилось. Вдали раздавались клики работников, кончивших тяжкие дневные труды в гаванях.
Матрос воспоминал о плодоносных полях своей родины, о милых сердцу и тяжко вздохнул, взглянув на угрюмые берега Финского залива. Слезы навернулись у него при мысли о своем одиночестве. Плески чуждых волн и порыв северного злобного ветра, казалось, расколыхали душу его; грустные ощущения сменялись одни другими.
Вдруг кто-то ударил его по плечу. Он оглянулся и отступил в изумлении.
— Здравствуй, Богдан! Неужели ты так одичал здесь, что боишься друга твоего, Марии!
— Не боюсь, но не могу опомниться от удивления! Каким образом ты очутилась здесь? — спросил Огневик, смотря с недоверчивостью на Марию Ивановну Ломтиковскую, которая с улыбкою на устах протянула к нему руку.
— Что нового на Украине?.. — спросил боязливо Огневик и остановился, не смея продолжать расспросов, ибо мысль его и чувства прикованы были к одной только душе в целой Украине и он боялся напоминать об этом Марии.
— Скоро, очень скоро из Украины будут расходиться вести на целый мир, а теперь все идет там по-старому. Наталья жива и велела тебе кланяться…
— Ты видела Наталью, ты говорила с ней обо мне, Мария! Правда ли это?
— Бог свидетель! — возразила Мария, подняв руку и сложив три пальца.
Огневик, как исступленный, бросился к Марии и прижал ее к сердцу. Она повисла у него на шее.
Он скоро пришел в себя и потихоньку оттолкнул от себя Марию, которая, обхватив его, не хотела выпустить из своих объятий.
— Это не мои поцелуи, Богдан! — сказала она с тяжким вздохом, отступая от него. — Они принадлежат счастливице, Наталье. Но я уж сказала тебе, что я не завистлива… Пойдем со мной!.. Здесь не место объясняться, а мне нужно о многом переговорить с тобою. Я не без дела прибыла сюда из Украины! — Сказав сие, она взяла Огневика за руку и повела его в город. Он не сопротивлялся и шел в безмолвии, погруженный в мысли, даже не замечая, что рука Марии дрожала в его руке.
Прибыв в Кронштадт накануне, Мария остановилась у русского купца, недавно переселившегося в сей порт из Вологды. Она наняла вышку в новопостроенном деревянном домике. В сенях встретил их казак из сотни мужа Марии, взятый ею для прислуги. Огневик, увидев наряд своей родины, чуть не прослезился. Сердце в нем сильно забилось. Тысячи мыслей вспыхнули в голове его, тысячи ощущений взволновали душу. Со времени службы своей на флоте он никогда не ощущал сильнейшего отвращения к новому своему состоянию. Душа его в один миг перелетела на крыльях воображения в поля Украины, в толпы вольных сынов ее… Вне Украины целый мир казался ему тюрьмою, каждый наряд, кроме казачьего, — цепями.
В первой комнате накрыт был стол на два прибора. Холодное жаркое, ветчина и пирожное стояли на столе. На краю стоял поднос с бутылкою, оплетенною в тростник, и с двумя серебряными кубками.
— Видишь ли, что я ждала дорогого гостя, — сказала Мария весело. — Долго-долго стояла я у дверей твоей канцелярии и наконец, когда ты вышел, мне вдруг пришла в голову мысль узнать, где и как ты проводишь время после трудов. Я пошла за тобой. Бедный Богдан! Ты беседуешь с морем, глухим к страданиям сердца; проводишь время между камнями, столь же бесчувственными и холодными, как здешние люди! Я встретила тебя улыбкою, но если б ты мог заглянуть в мою душу, ты бы увидел в ней грусть и сожаление… — Говоря сие, Мария провела Огневика в другую светличку и просила его присесть, а сама возвратилась в комнату, где накрыт был стол, и заперла за собою двери. Огневик, погруженный в мысли, ничего не видел и не слышал и повиновался Марии, как младенец.
