— Итак, вот лучшее доказательство, что народ малороссийский и украинский не хочет быть заодно с нами и верен царю, — сказал Забелла. — Не испытав броду, не суйся в воду.
— А у меня на уме все гетман, — примолвил Жураковский. — Господи, воля твоя, до чего он дожил! Был царьком, а теперь попал в обозные…
Забелла захохотал. Орлик сурово посмотрел на него, но не промолвил слова. Во все время он сидел в углу палатки, наморщив чело и насупив брови, слушал, но казался бесчувственным.
— Да, правда, не много чести нажили мы здесь, — примолвил Покотило. — Эти проклятые шведы смотрят на нас, как на своих холопей, и я не забуду, что мне сказал недавно шведский капитан, когда я упрекнул его, что он не снял шляпы перед гетманом. Любят измену, но не уважают изменников, отвечал мне швед…
— Кто осмеливается говорить об измене! — воскликнул Орлик грозным голосом, быстро вскочив с места и поглядывая на всех гневно.
— Шведы!.. — отвечал Покотило с лукавою улыбкой.
В сию минуту вбежал казак и позвал Орлика к гетману. Он вышел, бросив грозный взгляд на целое собрание.
Убедясь в непоколебимой верности народа малороссийского к русскому царю и не доверяя счастью Карла XII, Орлик потерял надежду на успех замыслов Мазепы и с тех пор сделался угрюм и задумчив. Тайная грусть снедала его. Он не нарушал уважения и подчиненности к гетману, но уже не верил словам его, как прорицаниям. Мазепа ласкал его по-прежнему, но замечал в нем перемену, не доверял ему и даже подозревал в намерении оставить его и перейти на сторону русского царя.
Когда Орлик вошел в палатку, Мазепа сидел за своим письменным столиком.
— Садись, любезный Филипп! — сказал Мазепа, указывая на складной стул, стоявший возле стола.
Орлик сел, не промолвив слова.
— Надобно, чтоб ты выбрал человек десять надежных казаков, — сказал Мазепа. — Вот я сочинил универсал, который надобно переписать и разбросать по городам… Я прочту тебе…
Орлик горько улыбнулся.
— Я знаю, что вы не напишете дурно, — отвечал он, — да что пользы в этих универсалах! Ведь мы более сотни универсалов, различного содержания, пустили в ход, и никого не убедили пристать к нам! Только напрасно подвергнем опасности рассыльщиков наших или, что еще хуже, дадим им случай бежать от нас… Нас и так весьма немного!..
Мазепа положил на стол бумагу, которую держал в руке, посмотрел пристально на Орлика, покачал головою, нахмурил брови и не отвечал ни слова.
Несколько минут продолжалось молчание.
— Орлик, ты не тот, что был прежде! — сказал Мазепа, смотря пристально на него.
Орлик молчал и потупил глаза.
— Ты не тот, что был прежде, — примолвил Мазепа, — ты забыл, Филипп, мою отеческую любовь к тебе, мою дружбу, мою доверенность… мои попечения о твоей юности, о твоем возвышении…
— Я ничего не забыл, — отвечал Орлик поспешно, — и предан вам по-прежнему…
— Ты предан мне по-прежнему! Верю! — сказал Мазепа, горько улыбнувшись, — но если ты не изменился в чувствах ко мне, то отчего же ты переменился в речах, в поступках, даже в нраве? Ужели и ты упал духом?..
— Признаюсь, пане гетмане, что я не могу утишить голоса, вопиющего из глубины души моей!.. Этот голос беспрестанно твердит мне, что мы погубили себя и отечество…
— Этот голос есть глагол малодушия, отголосок себялюбия, — возразил Мазепа.
— Не упрекайте меня, ясновельможный гетмане, в малодушии! Не один я упал духом. Послушали бы вы, что говорят наши старшины, что толкуют казаки! С потерею надежды все мы лишились прежнего нашего могущества… Все поколебались!..
— А я остался тверд и непоколебим, — сказал Мазепа, подняв голову и перевалившись в креслах, посмотрев на Орлика гордо и погладив усы свои.
— Первая буря лишила вас мужества, и вы упали духом от града, а я презираю громы и молнии, — сказал Мазепа. — Вы осмеливаетесь роптать и плачете о рабстве, страшась изгнания… Малодушные!.. И вы дерзаете помышлять о независимости!.. Теперь вижу, что эта пища не по вашим силам и что я должен был поступать с вами не как муж с мужами, а как лекарь с больными, как нянька с ребенком! В нескладном вашем ропоте вам бы надлежало вспомнить обо мне, сравнить участь нашу и тогда, может быть, рассудок просветил бы вас и вы устыдились бы своего малодушия… Подумал ли хотя один из вас о том, что я вытерпел без ропота, без жалоб, противупоставляя ударам судьбы мужество, о которое должны сокрушиться наконец ее орудия! Вспомни, что была Малороссия при прежних гетманах. Я украсил, укрепил и населил город, ввел порядок в управлении войсковым имуществом, обогатил казну, защитил слабого от сильного, учредил школы, просветил целое поколение — и народ забыл все это, оставил меня, предал в ту самую пору, когда я требовал содействия его для увековечения моих трудов, для его блага! Я обогатил духовенство, построил храмы Божий, украсил их-и духовенство прокляло меня, тогда как я вооружался на защиту их достояния! Собранные неусыпными трудами моими сокровища — расхищены, домы мои ограблены, вотчины у меня отняты, и имя мое, которое в течение двадцати лет произносимо было с уважением в целой России, — предано посрамлению, лик мой пригвожден к виселице!.. Мало этого!.. Неумолимая судьба не удовольствовалась этими сердечными язвами; она хотела испытать меня в самом сильном чувстве — и лишила меня последней отрасли… Дочь моя, моя Наталья, единственная радость моя в жизни, погибла в муках, от моей ошибки, от забвения, которое должно приписать какому-то чуду — и я не умер от горести… я даже не пролил слез перед вами… не показал вам грустного лица, сокрыл отчаянье во глубине души моей — и молчал! Вы похваляетесь вашим мужеством в боях и не стыдитесь унывать в бедствии. Но истинное мужество, сущее геройство, есть бодрость в несчастии, ибо меч и пуля уязвляют только тело, а несчастие поражает душу… Я устоял противу бури и надеюсь, что она превратится в попутный ветер. Еще не все погибло — когда я жив! Правда, что король шведский опрометчив, упрям, самонадеян — но он герой на поле брани и своим гением может склонить победу на свою сторону, а от одной решительной победы зависит участь этой войны, ибо тогда откроются нам сообщения с Польшей и Швецией, и мы воскреснем… Если же царь одержит победу, то и тогда не все погибло для вас! Кто бы ни царствовал в Польше, на что бы ни решились Порта и Крым в сей войне, они никогда не могут благоприятствовать возвышению России, и если я предложу им основать гетманщину, новое казацкое войско в Польской Украине и в степи Запорожской, чтоб противопоставить оплот русскому могуществу, — они с радостью согласятся. Я имею друзей в Молдавии и в Валахии и сохранил еще столько денег, чтоб склонить визиря на избрание меня в господари одного из сих княжеств… Я открыл пред тобою душу мою, Орлик, ибо уверен, что ты мне предан… Итак, мужайся, перестань скорбеть и надейся на эту голову! Пока она на плечах, друзья мои не должны ни об чем беспокоиться…
Орлик, не говоря ни слова, поцеловал руку Мазепы, который, представляя самолюбивые замыслы свои под покровом любви к отечеству и исчислив страдания свои, возбудил жалость в душе своего приверженца, а надеждами на будущее — воскресил в нем увядшее мужество.
