Огневик невольно содрогнулся:
— Этот образ был на мне, когда Палей нашел меня, бесприютного младенца, на развалинах сожженной гостиницы, в которой запорожцы убили моих родителей… Этот образ родительское благословение!..
— Несчастный, что ты сделал! — воскликнул Мазепа пронзительным голосом. — Ты убил — своего отца!..
— Ты отец мой!.. Ложь и обман!
— Я уже не имею нужды ни лгать, ни обманывать, — сказал Мазепа, смотря жалостно на своего убийцу и простирая к нему объятия. — Прощаю тебя и благословляю, сын мой! Не ты, а я виновен во всем! Боже! познаю перст гнева твоего! Чаша преисполнилась! Обними меня, сын мой! Не откажи в последней радости несчастному отцу! Судьбе угодно было, чтоб я прижал тебя к моему сердцу только при твоем рождении — и при моей смерти… Приблизься!!!..…. Обойми меня!..
Слезы текли ручьем из глаз Мазепы, который сидел на кровати с распростертыми объятиями и смотрел нежно на своего сына. Огневик стоял, как громом пораженный, — и отвращал взор от жертвы своей мести. Наконец он бросился на грудь Мазепы и зарыдал…
Вдруг Богдан вырвался из объятий отца своего и, как будто опомнившись, сказал:
— Пойду за врачом… Может быть, еще есть средство спасти тебя…
— Напрасно, — сказал Мазепа с горькою улыбкою, удерживая за руку сына. — Я знаю свойство этого яда! Никакая человеческая мудрость не уничтожит его действия… Все кончено!..
— Боже! — воскликнул Богдан, устремив глаза в небо и подняв руки. — Чем я заслужил такую ужасную казнь!.. Наталия была сестра моя… Жертва моей мести — мой отец!
— Сын мой! Я навлек казнь на все мое семейство… Я один преступник! Вы очистительные жертвы! Для вас небо… для меня ад и проклятие в потомстве…
Богдан бросился на колени подле постели и стал молиться…
— Ты несчастный залог первой и единственной любви моей, — сказал Мазепа сквозь слезы. — Ты сын той женщины, которая презрела величие, богатство, самую честь и узы супружества для меня, бедного скитальца, слуги ее мужа! Палей, вероятно, рассказывал тебе, что заставило меня бежать из Польши в Запорожье… Я укрылся от мести раздраженного мужа, и мать твоя должна была соединиться со мною… Она уже была на пути — и с тех пор я ничего не слыхал об вас… Целую жизнь я плакал по тебе… мечтал об тебе, видел тебя во сне, любил не существующего для меня — и наконец нашел… при гробе моем! — Мазепа не мог продолжать… Рыдания заглушали его голос.
— Теперь ты позволишь мне прижать к сердцу останки сестры твоей… нашей Натальи!
Богдан отдал ему волосы несчастной, и Мазепа покрыл их поцелуями и прижал к груди.
— Нет, я не в силах долее выдержать! — воскликнул Богдан, всхлипывая и почти задыхаясь. — Прощай! — При сих словах Богдан обнял Мазепу и бросился, стремглав, за двери…
— Сын мой! сын мой!.. Дай мне обнять тебя… Позволь умереть на груди твоей!.. — Но Богдан уже не слыхал его. Он быстро пробежал по всем комнатам, разбудил слуг, дремавших в сенях, и сказал им, чтоб они поспешили к своему господину, соскочил с крыльца и скрылся во мраке.
Лишь только служители показались в дверях, Мазепа закричал:
— Духовника, скорей, скорей… Умираю!
В доме сделалась тревога. Все засуетились. Чрез несколько минут вошел монах. Мазепе доложили, что Орлик просит повидаться с ним, но умирающий не велел никого впускать и заперся с духовником.
— Отче мой! свершилась казнь Божия за мои преступления, казнь ужаснее всякой, какую ты мог предсказать, казнь, какой не подвергался ни один злодей, даже сам Иуда Христопродавец! Исповедуюсь, каюсь!..
Монах взглянул на Мазепу и ужаснулся. Уже яд начал действовать. Судороги кривляли лицо его, покрытое синевою, пена била клубом изо рта. Он то сжимался, то вытягивался. Кости трещали в суставах.
— Несчастный! — сказал монах. — Не наложил ли ты рук на себя? Самоубийство… смертный грех!..
— Не, я не убил себя! — сказал Мазепа прерывающимся голосом. — Только в одном этом грехе я не повинен… Но прими мою исповедь… Я грешен противу всех десяти заповедей, от первой до последней… В мечтах суетного мудрствования я даже отвергал бытие Бога и истину искупления… Я играл клятвами… Не щадил крови человеческой… Ругался над добродетелью и целомудрием… Я изменник!..
Судороги усилились. Монах покрыл умирающего простынею и стал молиться перед образом.
Орлик не послушался приказания Мазепы, силою ворвался в его почивальню.
— Благодетель, второй отец мой! — воскликнул Орлик и бросился обнимать страдальца.
Монах читал отходную молитву, не обращая внимания на окружающие его предметы:
— «Владыко Господи Вседержителю, отче Господа нашего Иисусу Христа, иже всем человеком хотяй спастися и в разум истины прийти; не хотяй смерти грешному, но обращения и живота, молимся и милися ти жеем: душу раба твоего Ивана от всякия узы разреши и от всякия клятвы свободи, остави прегрешения ему, егде от юности, ведомая и неведомая, в деле и в слове, и чисто исповеданная или забвением или стыдом утаенная…»
— Каюсь!.. — сказал Мазепа охриплым голосом. Монах продолжал молитву:
— «Ты бо един еси разрешали связанные и исправляли сокрушенные, надежда нечаемых, могий оставляти грехи всякому человеку, на тя упование имеющему…»
Мазепа снова прервал слова молитвы.
— Увы! я лишен надежды и упования… Грехи мои превзошли меру благости Господней!..
Монах продолжал читать молитву:
— «Человеколюбивый Господи! повели, да отпустите я от уз плотских и греховных и прими в мире душу раба сего Ивана…»
Вдруг Орлик зарыдал громко. Мазепа как будто проснулся и, остановив блуждающий взор на Орлике, сказал глухим, охрипшим голосом:
— Кайся, Филипп, кайся! Ужарна казнь изменникам и клятвопреступникам!.. — И вдруг быстро поднялся, простер руки и страшно завопил: — Родина моя!.. Сын мой… Иду к тебе!.. — Затрепетал, упал навзничь и испустил последний вздох…
Монах, который в это время продолжал читать молитву, тихим голосом произнес:
— Аминь!…
На третий день, когда собирались хоронить Мазепу, найдено было тело казака, выброшенное волнами на берег. Орлик узнал в утопленнике — Огневика.
