В этом был и серьезный недостаток. Мурлыка сворачивалась рядом со мной на кровати и успокаивалась, когда была чем-то напугана или просто находилась в состоянии стресса. То есть, когда она заболевала или, например, съедала что-то неподходящее, то лезла в постель, чтобы расстаться с этой гадостью.
Многие котовладельцы проклинают момент, когда, поднимаясь с постели, они случайно наступают босой ногой на маленький комочек шерсти. Мурлыка оставляла такие комочки прямо на моей груди в моей собственной постели! С того времени я перестала позволять своим кошкам спать под моим одеялом.
Я совершила еще одну ошибку – позволила Мурлыке грызть и кусать мои пальцы. Она была такой крохотной, что я просто не могла устоять перед напором кошки. Я шевелила пальцами, и она набрасывалась на них, хватая пальцы маленькими коготками, а иногда и крохотными зубками. Я заваливала Мурлыку на спинку, а она отбивалась. Кому могут повредить зубки крохотного котенка?
Через полгода зубы и когти котенка-подростка впивались в мои пальцы весьма ощутимо. Мурлыка играла со мной так, как я ее научила – выпустив когти и оскалив зубы, а все мои руки покрылись полузажившими царапинами и укусами.
Со временем игры Мурлыки стали настолько неприятными, что мне пришлось избрать новую тактику. Я запихивала кошку в наволочку и играла с ней, обеспечив рукам хоть какую-то защиту. Кошке это безумно нравилось, и она напрашивалась на игры каждый раз, когда я меняла постельное белье. Сегодня, когда я уже многое знаю о кошках, я понимаю, что смогла бы научить ее не выпускать когти, но тогда еще не знала, как это сделать.
Удивительно, но именно эта агрессивность котенка и завоевала сердце Ронни.
Мурлыка постоянно охотилась на него, подстерегая в засаде: пряталась за дверью и набрасывалась на мужа, а иногда прыгала на него с высокой мебели. Муж искренне восхищался ее смелостью.
– Не могу поверить, что такая малышка осмеливается нападать на меня! – восклицал он, отбиваясь от очередной атаки.
Больше всего Мурлыке нравилось прыгать на спящего Ронни с книжного шкафа. Кошка всегда целилась в пах – самую чувствительную зону. Если ей это удавалось, то просыпался Ронни мгновенно.
Когда Мурлыка подросла и стала понимать, что нападать на тех, кто больше ее, неблагоразумно, она перестала бросаться на Ронни. К этому времени муж успел много от нее натерпеться. Мурлыка стала довольно робкой маленькой кошечкой. Она не любила посторонних и совсем не была ручной – даже на коленях не любила сидеть. Мурлыка унаследовала застенчивость матери.
Зато кошка с удовольствием путешествовала с нами в загородный коттедж в Сомерсете. Я спросила у профессора Питера Невилла, считавшегося признанным специалистом по кошачьему поведению, как приучить кошку спокойно путешествовать в машине. Профессор посоветовал взять двухмесячного котенка и сразу же приучать его к машине.
Именно так я и поступила с Мурлыкой. С первой недели, как она появилась в нашем доме, я стала брать кошку с собой в короткие поездки, и скоро она совершенно спокойно путешествовала с нами в своей переноске. И в Лондоне, и в Сомерсете кошка чувствовала себя как дома. За городом было замечательно охотиться, а в Лондоне – греться на батарее. Приучив Мурлыку к машине с самого раннего возраста, мы смогли сделать так, что она чувствовала себя в машине в безопасности. В самые первые недели жизни кошка привыкла к машине и приноровилась кусать меня за пальцы, и эти привычки остались с ней навсегда.
Когда Мурлыке было около пятнадцати недель, я попыталась приучить ее к шлейке, но не знала, как это сделать. Стоило мне водрузить на кошку шлейку, она сразу приобретала несчастный вид и отказывалась гулять. Я не понимала, что шлейку нужно сопровождать лакомствами. Если бы я это сделала, то, скорее всего, кошка привыкла бы к шлейке точно так же, как и к машине.
Я не настаивала, потому что связывала неприязнь Мурлыки к шлейке со страхом перед машинами. В Лондоне у нашего дома есть небольшой задний дворик, входная дверь которого открывается на проезжую улицу. Однажды я вышла с кошкой на руках, но надела на нее шлейку для безопасности. Однако Мурлыка была в полном ужасе.
Сегодня я понимаю, что глупо приучать кошку к дорожному движению. Гулять она могла и на закрытом со всех сторон заднем дворике. На нашей улице жил черно-белый кот, любивший сидеть у порога дома, гулять по улице и забираться на игровые поля соседней Вестминстерской школы. А однажды он исчез – его сбила машина. Хотя Мурлыка спокойно путешествовала в машине, было неплохо для нее бояться всех остальных машин на улице.
* * *
В первый год жизни Мурлыки умер мой отец – не в больнице, а дома. Я находилась у него накануне, но мне позволили провести рядом с отцом всего час. Мачеха выгнала меня из комнаты, где он лежал: она хотела, чтобы отец не осознавал свою смерть, и боялась, что я могу проговориться или он сам поймет свое положение из-за моего приезда. Такими были отрицание и страх смерти в нашем обществе.
Папа не возражал бы, скажи я что-то подобное. Он очень спокойно и трезво относился к смерти, и я всегда этим восхищалась. Отец понимал, что конец неизбежен. За год до его смерти я приехала к отцу в гости, увидела отслаивающиеся обои в гостиной и сказала:
– Тебе нужно переклеить обои, папа.
– Да ладно, – отмахнулся он. – Я все равно скоро умру. Они увидят, как меня выносят.
К счастью, в тот день мачеха отправилась к своей тоже больной матери, поэтому я смогла побыть с папой подольше.
– Не бойся смерти, – сказал мне Ронни, когда я собиралась к отцу. Он-то видел немало смертей, когда служил в армии. – В мертвецах нет ничего страшного. Ты видишь тело и понимаешь, что человека уже нет здесь.
Через день мой отец умер, но меня не было рядом с ним. Мачеха оставила отца для себя.
Похорон в традиционном смысле слова не было. В завещании папа написал, чтобы с его телом «обошлись максимально дешево, насколько позволяет человеческое достоинство». Уважая его последнюю волю, мы отправились в крематорий и наблюдали, как гроб исчезает за дверцами. Не было произнесено ни одного слова прощания. Моя мачеха, брат и мы с Ронни вошли, сели, увидели, как гроб исчезает, и разошлись.
Момент смерти отца совпал с превращением Мурлыки в опытную и опасную охотницу. Казалось, она унаследовала эту страсть папы: в молодости он много охотился при любой возможности, в среднем возрасте шесть дней в неделю. У нас были две стаи гончих, которые чередовались. Уверена, при возможности отец занимался бы этим и по воскресеньям. Я не одобряю охоту – ни у людей, ни у кошек, но понимаю, что у кошек нет морального выбора: охотничий инстинкт у них врожденный.
В Лондоне Мурлыка поймала только подбитого голубя. Возможно, там просто нечего было ловить. В Сомерсете же она начала охотиться на мышей. Крыс кошка никогда не трогала, а кролики жили на холме в двух полях от нас, и эту территорию охотница не считала своей. Так что животные были в безопасности.
Одно лето мы провели не в Сомерсете, а в Оксфордшире, и там Мурлыка открыла для себя фазанов. Местный фермер каждый год выпускал в лес сотни фазанов для охоты. Первые недели жизни они проводили в специальных загонах, а потом могли жить, где хотели. Птицы были совершенно не приспособлены для существования в природе, и большинство из них никогда не видело кошек.
