Но когда орка ушла из дому, Маркетту охватил нестерпимый зуд любопытства — увидеть, что спрятано в той запретной комнате. Она открыла дверь и нашла там трех девушек в платьях, расшитых золотом, сидящих на трех сиденьях, подобно императрицам, в глубоком сне. Это были три дочери орки, заколдованные матерью из-за того, что им предстояло впасть в большую опасность, если только не придет разбудить их некая королевская дочь; потому орка и закрыла их в глубине дома, чтобы избавить от опасности, которую предвещали звезды.
И только Маркетта вошла в комнату, от звука ее шагов они вздрогнули, будто очнулись, и попросили у нее поесть. Немедленно взяв три яичка, она испекла их в горячей золе и дала каждой по одному. Немного придя в себя, они захотели выйти из дома, чтобы подышать свежим воздухом; но тут внезапно пришла орка и, страшно разгневанная, влепила Маркетте пощечину. И девушка была так обижена, что в ту же минуту попросила у орки позволения покинуть ее дом, готовая идти хоть босиком на край света в поиске лучшей доли.
Орка пыталась задобрить ее ласковыми словами, говоря, что пошутила и больше такое никогда не повторится, но так и не уговорила. Видя, что удержать Маркетту нет возможности, орка подарила ей на прощание перстенек, предупредив, что носить его следует камешком внутрь ладони и никогда на него не смотреть, разве что когда, оказавшись в какой-то большой опасности, она услышит, как Эхо повторит имя орки. Кроме этого, Маркетта попросила орку подарить ей красивую мужскую одежду, что та с готовностью исполнила.
Переодевшись, Маркетта пустилась в путь и, дойдя до леса — куда Ночь приходила по дрова, чтобы согреться после недавних заморозков, — повстречала там короля, ехавшего на охоту. И он, увидев красивого юношу (каким показалась ему Маркетта), спросил, откуда он идет и чего ищет. И Маркетта назвалась сыном купца, сказав, что, оставшись сиротой после смерти матери, бежит от притеснений злой мачехи.
Королю понравились смекалка и благовоспитанность юноши, он взял его себе в пажи и привел во дворец. И королева, только увидев нового пажа, почувствовала, как мина его изящества своим взрывом разметала по воздуху все ее прежние желания. Несколько дней, частью от страха, частью от гордости (которая всегда сопутствует красоте), она еще пыталась утаить пламя и скрыть укусы любви в подхвостье вожделения, но, будучи слаба на передок, не смогла долго выдерживать натиск неистовой похоти. Однажды, позвав Маркетту в укромное местечко, королева открыла ей свои муки. Она говорила, что шип тревоги впился ей в мягкое место в тот самый миг, когда она увидела красоту пажа, и что если он не решится оросить водой поле ее страсти, оно засохнет вместе с ее жизнью. Она говорила о своем восхищении милыми чертами его лица, убеждая, что не годится ученику в школе Амура пачкать кляксами жестокости книгу такой красоты и что расплатой за это будет порка горьких сожалений. К похвалам миловидности юноши она присоединяла мольбы, заклиная всеми созвездиями Зодиака не оставлять в печи воздыханий и в луже слез ту, у которой над лавкою мыслей всегда красуется, как вывеска, его милый образ. Затем следовали обещания: королева клялась оплачивать каждый палец удовольствия полной пригоршней подарков, и день и ночь держа открытым банк благодарности для любых нужд столь дорогого клиента. Наконец, она напоминала ему о своем королевском достоинстве, говоря, что раз она уже вступила на борт корабля, он не вправе оставить ее в море без помощи, потому что иначе она разобьется о рифы, на погибель себе и ему.
В ответ на все эти нежности и запугивания, посулы и угрозы, излияния слез и задирания подола Маркетте достаточно было бы просто сказать, что для дверки такого дела у нее нет ключика, что доставить королеве желанное утешение она не в силах, ибо она не Меркурий и кадуцея не имеет
[482]. Но, не желая раскрывать тайну, она ответила, что не в силах поверить, будто королева решилась наставить рога столь достойному супругу, как король, и если даже ей, как супруге, не дорога репутация ее семьи, то верный вассал никогда не сделает подлости господину, который его так любит.
Королева, выслушав ответ, сказала: «Гляди дальше, думай наперед и хорошенько разжуй, прежде чем проглотить; ибо люди моего сана, когда просят — повелевают, а когда встают на колени — бьют ногой по горлу! Итак, посчитай и прикинь, что можешь заработать в этом деле! Но довольно, ибо я ухожу, а тебе скажу одно, что, когда женщину моего ранга оскорбят, она смывает пятна с лица кровью обидчика». И с этими словами, устрашающе взглянув исподлобья, повернулась спиной и ушла, оставив бедную Маркетту взволнованной и похолодевшей от дурных предчувствий.
Продлив еще несколько дней осаду этой прекрасной крепости и наконец убедившись, что все старания тщетны, труд бесполезен, изнурение бесплодно, слова летят на ветер, а воздыхания — в пустоту, королева завела новую амбарную книгу, переменив любовь на ненависть и стремление насладиться любимым — на жажду мести. Притворившись заплаканной, она пришла к королю и сказала: «Кто мог знать, муженек, что мы вырастим змею в рукаве! Кто мог подумать, что маленький бродяжка окажется большим негодяем! Но виной всему твое излишнее благородство. Этой деревенщине палец протянешь, а он всю руку заглотить рад. И теперь, если ты не воздашь должное возмездие тому, кто его заслужил, я возвращаюсь в дом моего отца и больше не желаю ни видеть тебя, ни слышать твоего имени». «Что он тебе сделал?» — спросил король. И королева отвечала: «Да почти ничего! Проказник хотел сделаться сборщиком супружеского долга, которым я связана перед тобой, и безо всякого почтения, без страха, без стыда имел наглость заявиться ко мне и дерзость просить дать ему проезд по полю, которое ты засеял своей честью!»
Король, услыхав о таком деле, не стал искать других свидетелей, чтобы не выносить на людской суд слово и достоинство королевы, а велел сыщикам схватить пажа и, не дав ему сказать ни слова в защиту, прямо сразу, как был, тепленьким и свеженьким, присудил его проверить шеей точность весов палача
[483].
Когда Маркетту, не знавшую за собой никакой вины, потащили к месту казни, она принялась кричать: «О Небо, да чем же я заслужила погребение
[484] этой несчастной шеи прежде отпевания этого проклятого тела? Кто бы мне сказал когда, что, не записываясь под знамя воров и разбойников, я буду назначена сторожить дворец Смерти с тремя пядями веревки на шее! И кто же утешит меня при этой последней минуте? Кто поможет мне в этой крайней беде? Кто избавит меня от этой виселицы
[485]?»
