я, точно мумия, застыл от удивленья:
все что ни скажешь, каждое суждение
звенит подобно тысяче эскудо!
Его достойны бронза и гранит,
ибо, как мыслю, наравне стоит
с сим древним изречением премудрых:
«На женщину, как на каштан, смотри:
снаружи блеск, а все гнилье — внутри!»
ЯКОВУЧЧО
Теперь идем к купцу, что заключает
за сделкой сделку, что страхует корабли,
клиентов ищет в четырех концах земли,
сплетает, интригует, надувает.
Таможенника без стыда подкупит,
но ни гроша в расчетах не уступит.
Полны подвалы; золотых полна казна,
будто канава сточная — говна.
Дом рядит, как невесту под венец,
роскошествует, подражая графу,
шелками шелестит и позументом,
заводит слуг, заводит содержанок,
всеобщей завистью безмерной окружен.
Но горе, если в чашечке его проверим:
увидим, что его богатство — воздух,
его везение изменчиво, как дым,
удача — точно замок из песка,
что от ветров и волн не устоит!
Наружность хоть куда издалека;
а ближе видишь: это глаз тебя блазнит.
Пусть золото ему рекою катит глубокой —
лошади пройти по грудь;
одной ошибки малой хватит,
чтоб разом все вверх дном перевернуть.
ФАБЬЕЛЛО
Я тысячу тебе сочту таких,
что разорили семьи в прах,
все их богатство за какой-то миг —
пшик! И ушли, оставив в дураках
толпу наследников, промолвив на прощанье:
«Кастрюли полны, ешьте! Пусто… завещанье!»
ЯКОВУЧЧО
А вот у нас влюбленный кавалер:
он почитает счастием часы,
что проведет на службе у Амура,
всласть ему — жженье пламени и цепи,
и драгоценной кажется стрела,
пронзившая его из-за красотки.
Он говорит об изнурении, о смерти,
но муки свои радостью зовет,
безумства и терзанья ревности — утехой,
и кажется, что ярость и страданье
ему приятны; но еда — не веселит,
и сон ему — не в отдых: он и спит
вполглаза, и ест, не замечая,
что перед ним стоит. Наград не получая,
он бдит на карауле близ дверей
любимой. И хотя не архитектор,
в мечтах рисует, строит в воздухе дворцы.
Не будучи палач, он непрестанно
терзает, как на пытке, жизнь свою.
При этом он ликует и цветет,
и, кажется, тем больше расцветает,
чем глубже та стрела его пронзает;
тем больше он играет и поет,
чем больше его пламя распаляет;
и почитает жребием блаженства на земле
болтаться в этой чувственной петле!
Но ты его раствором пробным сбрызни,
и ощутишь безумия пожар,
как род чахотки, сокращенье жизни,
положенной под лезвие ножа.
Страх и надежда душу разделили;
сомненья? подозрения? — что злее?
Он, точно кошка дядюшки Василе
[164],
то завывает, то мурчит и млеет.
Чур нас — все эти изнуренья и блужданья,
речей прерывистое бормотанье,
потерянность, где каждое мгновенье
пасется ум в лугах воображенья,
где сердце в клочья порвано, как тряпка,
лицо отсутствующее в бронзу отлито,
в груди пожар, а душу ознобило.
И даже если он, как солнце с высоты,
растопит лед своей сияющею силой,
растают вскоре и его мечты.
Ведь чем предмет любви бывает ближе,
тем далее влюбленность улетает:
едва лишь сладости ее вкусивши,
он уж раскаиваться горько начинает.
ФАБЬЕЛЛО
Ох, горе бедному душой и плотью,
попавшему в капкан любви проклятый.
Слепец
[165] жестокий радости дает щепотью,
а муки щедро меряет лопатой!
ЯКОВУЧЧО
А вот поэт несчастный:
он, что твой фонтан,
октавы льет и плещется сонетом,
переводя бумагу и чернила,
он сушит мозг, трет локти, губит дни —
только затем, чтоб глупая толпа
сочла его оракулом для мира.
Он ходит как безумьем одержим,
он безутешен, худ от истощенья,
обдумывая замыслы поэм,
плетущихся в его воображенье,
средь улицы вещает сам с собою,
нанизывает новые сравненья без конца:
«глаза, как города, ресничных стен в зубцах»,
«цветов поток бурлящий над листвою»,
«о волны, что так погребально воют!»,
«скользящих грез одушевленные пиропы»,
«о иномирность, о пребеспредельный дар!»
Но помещенный в чашечку для пробы,
плеснешь, и — пшик! рассеется, как пар.
«Ах, что за стих!» — за пару глупых слов
он рад служить хоть до последних дней;
«Ах, что за мадригал!» — растаять уж готов.
Чем толще вороха исписанных листов,
тем тоньше талия и ребра тем видней…
Тех славит, кто ни в грош его не ставит.
Тех возвышает, кто ему грозит.
Тем памятник навеки воздвигает
кто полчаса ему не уделит.
Ночей бессонных вдохновения лелеет
для тех, кто фиги вяленой ему жалеет!
