Как свечка оплавляется, горя,
так век его задешево растрачен;
других бессмертной славою даря,
он сам — от униженья плачет.
ФАБЬЕЛЛО
Все верно говоришь! Повывелись в веках,
что, как святой Мартин, носили на руках
[166].
Паскудное настало нынче время —
в муку смололи Меценатов племя
[167].
Теперь в Неаполе — замечу не без злости —
венчают лавром лишь схороненные кости.
ЯКОВУЧЧО
А вот астролог. Глянь, как важен. Ибо он
слышит: «Пожалуйте сюда!» со всех сторон.
Кто хочет знать, родится ли мальчишка,
кто вычисляет добрый час для дела,
кто — выиграет ли суд, а кто гадает,
не будет ли судьба его злосчастна.
Кто хочет знать, верна ль ему подруга,
кто — не убьет ли молния его…
Так, день-деньской не прекращая лгать,
астролог людям и тогда сгодится,
коль раза полтора случится угадать
и сто раз ошибиться.
Но чашка скажет нам наверняка,
где от известки пыль, а где мука.
Ибо, чертя магический квадрат,
он четырьмя углами не богат;
он, звездные «дома» определяя,
ни дома не имеет, ни дверей;
фигуры сравнивая, бредни сочиняя,
к созвездиям далеким воспаряя, в
низ задницей летит. На склоне дней
уж он не тот. Весь труд его руки —
поддерживать дырявые портки.
Вот где науки истинной примеры:
в прорехи видно астролябию и сферы!
ФАБЬЕЛЛО
Меня смешишь ты, братец, против воли;
но много больше смех внушает тот,
кто верит этой пакостной породе.
Рассказывают россказни другим,
но не угадывают сами,
того, кто дышит в спину им.
Смотря на звезды, в яму падают носами!
ЯКОВУЧЧО
А вот другой — и книжник, и мудрец:
он выступает будто патриарх,
по капле, как родник, цедя слова,
но от души плюет на все четыре,
себя считая лучшим в целом мире.
Когда он рассуждает о стихах,
себя равняет запросто с Петраркой.
Коль речь о философии — тогда
он сто очков даст форы Стагириту
[168].
Он в арифметике готов побить Кантоне
[169],
а рассуждая о военном деле,
разделать Корнадзано
[170] под орех.
В архитектуре он Евклида садит в лужу,
а в музыке — легко у Джезуальдо
[171]
найдет ошибки в контрапункте.
В праве — готов мозги он вправить Фариначчо
[172],
ну а Боккаччо разбранит за стиль.
Он, как паук, плетет сентенций нить,
в его устах совет — как в золоте отлит…
Беда, коль в деле кто его проверит:
ведь он и кеглю выбить не сумеет.
И справедливый суд о нем таков:
дурак, от книг объевшийся верхов.
ФАБЬЕЛЛО
Поистине, ослиная надежда —
себе приписывать всезнанье, и мудрец
изрек поистине: «Тот больший есть невежда,
кто знающим себя зовет».
ЯКОВУЧЧО
Вот уж почти конец.
Но как оставлю я без рассмотренья
алхимию с алхимиком! Вот кто
собой доволен, что уж мнит себя счастливцем,
нам обещая через два или три года
добраться до ключа всех тайн природы,
поведая об удивительных вещах,
что выделил в реторте перегонкой,
которые его озолотят.
Но только лишь его положим в чашку,
как будет сразу дело нараспашку:
увидим, сколь наука эта лжива,
увидим, сколь он слеп и глуп —
тот, в фартуке прожженном, продымленном,
кто утвердил надежд своих колонны
на хрупкости стеклянных колб и труб,
несчастный, кто и мысли, и стремленья
лелеет среди копоти печной,
кто, дни и ночи поддувая пламя
мехами, — между тем словами,
как пузыри, желанья выпускает,
которые не сбудутся вовек.
Вынюхивает «тайные рецепты»,
что распускают для подобных дураков,
доискивается «первовещества»,
утрачивая сам и вес, и форму
и, веря, что обогатится,
