Поистине удивительно, если призадуматься, что из одного того же дерева высекают статуи богов и брусья виселиц, седалища императоров и крышки ночных горшков; и трудно вообразить, что из одной и той же ветоши выделывают бумагу, которую, вместе с написанным на ней любовным письмом, целуют губы прекрасной женщины, и такой же точно бумагой вытирает задницу какое-нибудь ничтожество: от одной только мысли об этом потеряет разум и лучший астролог этого мира. И разве не тельно, что от одной и той же матери рождается одна дочь а другая — сущая чума, одна лентяйка, другая труженица, одна прекрасная, другая безобразная, одна завистливая, другая радушная, одна целомудренная Диана, другая распутная Катарина, одна несчастливая, а другая доброй судьбой хранимая; ибо, по голосу рассудка, коль обе происходят от одного корня, то должны и общую природу иметь. Но оставим эти рассуждения тем, кто больше нашего в этом смыслит. А я приведу в пример того, о чем сказала, рассказ о трех дочерях одной матери, из которого вы увидите разницу их повадок, которая злых увлекла в могилу, а добрую вознесла на колесницу Фортуны.
Жили некогда три сестры, дочери одной матери. Две старшие были столь неудачливы, что ни в чем никогда им не везло: все их замыслы расстраивались, все надежды рассыпались, словно песок. А третья, младшая, которую звали Нелла, от самой материнской утробы имела добрый жребий. Можно подумать, что, когда она родилась, все вещи мира будто сговорились дать ей лучшее из лучшего, что сами имели: Небо уделило ей самый яркий блеск своего сияния, Венера — лучшую долю красоты, Амур — высший пыл своей силы, Природа — цвет из цветов своих добрых нравов. Любое дело ее летело в цель, как пуля, любая затея была остра, как копье; а как танцевать пойдет — не было случая, чтоб ее не похвалили.
И сколько ни завидовали ей обе грыжи-сестрицы, тем больше любил ее остальной народ. Насколько им хотелось ее живой в землю закопать, настолько все другие рады были на руках ее носить.
И был в той стране, называемой Верде Прато
[181], принц-волшебник, который повадился ходить к Нелле на рыбалку — удить в море ее красоты. И часто закидывал он удочку любовного служения этой прекрасной золотой рыбке, пока наконец не зацепил ее за жабры чувств, и стала она душой и телом принадлежать ему. И чтобы наслаждаться друг другом без подозрений матушки, которая тоже была изрядная зараза, принц дал Нелле волшебный порошок и устроил хрустальную галерею: начиналась она от королевского дворца и кончалась прямо под кроватью Неллы, притом что расстояние между ними было восемь миль. И сказал: «Каждый раз, как тебе захочется меня поклевать, воробушек мой распрекрасный, брось щепотку этого порошка на огонь, позови меня, и я тотчас примчусь по этой хрустальной дороге, чтобы насладиться твоим серебряным личиком».
И после того уговора не проходило ни одной ночи, чтобы принц не летал туда и обратно по своей хрустальной галерее. Но сестрицы Неллы, что непрестанно за ней шпионили, разнюхали о деле и решили подстроить пакость этому милому кусочку. Желая порвать прекрасный шов любовных свиданий, они разбили галерею во многих местах. И однажды, когда бедная девушка, бросив щепотку порошка на огонь, призвала своего любимого, он, который обычно спешил к ней нагим, весь охваченный страстью, поранился об острые края хрусталя, так что больно было и смотреть на него. Не имея сил больше идти вперед, истекая кровью, он вернулся во дворец, весь изрезанный, как немецкие штаны, и упал на свое ложе. И, узнав об этом несчастье, все врачи Верде Прато собрались у его постели.
Но поскольку хрусталь был волшебный, раны оказались столь тяжкими, что не могли помочь принцу человеческие врачевания. И король, видя, что его состояние безнадежно, объявил указ: кто найдет снадобье, способное исцелить его сына, если будет женщина, то выйдет за него замуж, а если мужчина — получит полкоролевства.
Услышав об этом, Нелла, которая была готова и умереть вместо принца, вымазала лицо черным, переоделась так, что нельзя было ее узнать, и втайне от сестер ушла из дому, желая увидеть любимого, пока он еще жив. Но — поскольку золотые шары Солнца, которыми оно играло на полях Неба, уже закатились в лунку на западной стороне — застала ее ночь в лесу поблизости от жилища орка; и девушка, чтобы избежать опасности, забралась на дерево.
А в это время орк и его жена сидели за столом, оставив окно открытым, чтобы ужинать в прохладе. И когда кончили опустошать стаканы и опорожнять кружки, принялись болтать о том о сем, а Нелла, что тихо сидела неподалеку — как от ока и до ока, слышала все, что они говорили.
И между прочим, орка спрашивает мужа: «Мохнатенький мой, что от людей слыхать? Что про этот свет народ говорит?» А он отвечает: «Да считай, ничего нет хорошего, все делается наперекосяк да через задницу». «Да что же делается-то?» «Если много буду тебе про эти паскудства рассказывать, у тебя глаза на лоб вылезут и обратно не встанут. А так, вкратце, — шутов награждают, подлецов почитают, трусов да бездельников в пример ставят, убийц прославляют, мошенников покрывают
[182], а добрых людей ни во что держат. Столько таких историй знаю, что подохнуть впору. А тебе расскажу только одну, что приключилась недавно с сыном короля, который устроил себе хрустальную галерею — бегать нагишом к одной красивой бабенке. И не знаю, кому надо было этот ход разбить; так что он весь до того изрезался, что пока все дырки в нем залепишь, душа вон вытечет. И хоть король огласил в народе указ с великими посулами тому, кто его излечит, но все зря; только ходит и в зубах ковыряет, а лучше бы сыну саван готовил, а себе одежду черную шил».
Нелла, слыша, какова причина несчастия с ее любимым, плакала беззвучно и говорила про себя: «Кто же эта проклятая душа, разбившая ход, которым спешил ко мне птенчик мой ненаглядный? Зачем разрушила она путь, которым прилетало ко мне дыханье мое?»
Но поскольку орка продолжала разговор, Нелла замерла и снова прислушалась, чтобы не пропустить ни слова. А та говорит мужу: «Да может ли такое быть, что вовсе потерян белый свет для этого бедняги, что уж нельзя найти средства в его несчастье? Тогда пускай вся эта медицина бросится в печку! Пускай все эти врачи удавятся одной веревкой! Пускай Гален и Месуэ
[183] вернут деньги ученикам, раз не научили их способу вернуть здоровье этому принцу!» «Послушай, девочка моя, — отвечал орк. — Не обязаны врачи знать такое лекарство, которого в целом свете нет. Это тебе не колика, чтобы лечить ее ванной с маслом, не лихорадка, что прогоняют лекарствами и диетой, не обычная рана, где годятся пластырь из конопли и зверобой; потому что хрусталь волшебный, и силу имеет такую, как луковый сок на острие стрелы, который рану неисцелимой делает. Только одна есть вещь на свете, что может ему жизнь спасти; но не спрашивай какая, ибо слишком дорогая». «Скажи какая, скажи, клыкастенький мой, — стала уговаривать его орка. — Скажи, не дай мне умереть от нетерпения!» И орк отвечает: «Я тебе скажу, если поклянешься не выдавать ни одной живой душе, ибо то будет погибель нашего дома и всей нашей жизни». — «Не сомневайся, любезный мой муженек. Скорее увидят свинью с рогами, макаку с хвостом и крота с глазами, чем я про это хоть слово пророню».
