венок оратора, площадный горлопан,
который, как из нужника труба,
всех только грязью поливать готов;
он нудным треском превзойдет цикад,
он болтовнею победит сороку,
он уши прожужжит, он вынет мозг
занудством бесконечных причитаний,
он сказочками детскими пугает,
он всех язвит, а рот его под стать
куриной жопе — лишь бы только срать;
и злой язык, что мелет без ума, —
потоп, пожар, разруха и чума!
МАРКЬОННО
Да, брат, во времена ослиных нравов
что хочешь делай — все не выйдешь правым.
КОЛА АМБРУОЗО
Но вот, казалось бы, такой не прогадает:
всегда молчит, век рта не открывает,
в рот фигу не возьмет — стыдится
на людях и словечком помочиться
[264].
Но краской мы ему подправим тон:
он будет зваться — простофиля Антуон,
балбес, пенек замшелый, мамелюк,
из ада вытащенная головешка,
бесчувственная пресная ледышка.
«Вон как надулся, того гляди помрет,
будто неволей под венец идет!»
Попутных ветров не бывает в этом море:
молчишь иль не молчишь — все выйдет горе!
МАРКЬОННО
Поистине, в такое время
не знаешь, как с народом быть,
как рыбку для себя удить;
нигде, как поглядишь, нет торного пути:
блажен, кто угадает, как пройти.
КОЛА АМБРУОЗО
А я гадаю, где найдется тот,
что гимн красильне до конца споет?
Хоть тыщу лет, все петь — не перепеть:
тут не язык, тут колокола медь,
пожалуй, сносится. Короче, что ни делай,
веди себя, как в голову взбредет,
хоть так, хоть эдак — выкрасят, пожалуй.
Паясничаешь — скажут: славный малый,
он веселит, он поднимает дух,
мошенника — находчивым зовут,
шпиона — карты мира знатоком,
лентяя — флегматичным добряком,
прожору — жизнелюбцем, а льстеца —
умелым, обходительным придворным,
что изучил характер господина
и знает, как когда себя вести,
путану — девушкой воспитанной и милой,
невежду — безыскусным и простым.
Так кисточкой малюй — и понемногу
проложишь к счастью верную дорогу.
И уж не диво, что на службе у господ
дурной — ликует, добрый — слезы льет,
поскольку наши горе-господа
все напрочь перепутали цвета,
и, одного меняя на другого,
достойному предпочитают злого.
МАРКЬОННО
Беда тому, кто служит. Ведь его
мертворожденный, кажется, счастливей.
Весь век средь бури он плывет,
а в гавань так и не зайдет.
КОЛА АМБРУОЗО
Двор создан только для порочных дел,
а доброму всегда один удел:
дадут пинка — и выкинут, как сор!
Однако прекращаем разговор:
чем больше чешешься, тем больше мучит зуд;
ни за день, ни за два не кончить тут.
Так ставим точку, время отдыхать,
уж солнцу в прятки хочется играть.
Почтеннейшие зрители, до встречи!
Отложим прочее на следующий вечер!
И как только Кола Амбруозо закрыл рот, Солнце скрыло свет дня. Договорившись вернуться наутро с новым запасом сказок, все разошлись по домам, насыщенные речами и наполненные аппетитом.
Конец второго дня
День третий
Как только, благодаря посещению Солнца, вышли на волю все тени, брошенные в тюрьму трибуналом Ночи, князь и его жена вернулись на обычное место. Желая весело провести время с утра до обеда, они позвали музыкантов и стали танцевать с большим увлечением: протанцевали и «Руджеро»
[265], и «Вилланеллу»
[266], и «Сказку про орка»
[267], и «Сфессанью»
[268], и «Побитого поселянина»
[269], и «Весь день с той голубкой»
[270], и «Забывчивого»
[271], и «Подвал нимф»
[272], и «Цыганку», и «Капризницу»
[273], и «Звездочку мою ясную»
[274], и «Мой сладкий любовный огонь, Та, что повсюду ищу», и «Кокетку» и «Кокеточку», и «Сводника»
[275], и «Низкий и высокий»
[276], и «Кьярантану»
[277] с дробью, и «Смотри, в кого мне выпало влюбиться», и «Открой тому, кого ждешь», и «Облака по воздуху плывут», и «Бесенок в рубашке», и «Жить надеждой», и «Перемени руку», и «Каскарду»
[278], и «Испаночку», напоследок сплясав «Лючию-сучку»
[279], чтобы доставить удовольствие служанке. Так незаметно для них пробежало время, и когда настала пора закусить, каких тут им только благ небесных не подали: век будешь есть — не наешься; а когда собрали со столов, Цеца, уже вовсю наточенная на рассказ, начала так:
