Придя ко двору, они узнали, что король выдает дочку замуж за одного важного немецкого синьора, и как раз этой ночью предстоит откупоривать бочонок. Таракан, мышонок и кузнечик, пробравшись в спальню, дождались окончания пиршества, когда — в час, в который Луна выходит покормить своих курочек каплями росы, — новобрачные пошли почивать. Но вышло, что жених, нагрузившись едой и еще больше питьем, только лег на простыню, как захрапел точно зарезанный.
Таракан, услышав храп, потихоньку забрался под одеяло и пролез немцу в задний проход, вставив ему такую клизму, что у того сзади ударила струя, точно из пробитой бочки; глядя на это, уместно было сказать вместе с Петраркой:
И от любви проистекла тогда нежнейшая влага
[325].
Невесте, которая от трубного звука проснулась и обильно вдохнула
ветерок, и благоуханье, и прохладу, и тень
[326],
пришлось разбудить жениха. И немец, видя, какие фимиамы невольно воскурил своему кумиру, готов был умереть от стыда и чуть не лопнул от ярости. Вскочив с ложа и весь начисто вымывшись с душистым мылом, он послал за врачами, и они приписали причину несчастья беспорядочной еде во время пира.
На другой вечер жених посовещался со слугами, как избежать новой беды, и все согласно рекомендовали ему стянуть заднее место крепкими бинтами. Снарядившись по их совету, он пошел на супружеское ложе и вскоре захрапел. Таракан забрался к нему в постель, намереваясь устроить по-вчерашнему, но оказалось, что проход накрепко заперт. Опечаленный, он вернулся к товарищам, рассказывая, что противник укрепился за редутами подвязок, валами марлевых прокладок и рвами бинтов. Мышонок сказал на это: «Я пойду впереди, а ты — за мной, и увидишь, какой я умелый сапер». Проведя рекогносцировку местности и принявшись грызть подвязки, он проделал в них хорошую дырку. Таракан без труда проник в нужное место и оказал жениху медицинскую помощь, так что простыни украсились морем жидкого топаза и аравийские ароматы распространились по всему дворцу. От тошноты невеста проснулась и, засветив свечу, увидела ярко-желтый разлив, который обратил голландские простыни в венецианские каналы. Зажав нос, она убежала в комнату придворных девушек, а горемычный жених, призвав свиту, долго оплакивал свое несчастье, ибо слишком уж скользким оказался фундамент, на котором ему предстояло воздвигнуть величие своей династии.
Домочадцы утешали его, советуя быть еще бдительнее в третью ночь. Свои слова они подкрепили рассказом о мнимом больном и остром на язык враче.
Некий человек часто выпускал газы и, недоумевая о причинах, обратился к медику. Осмотрев пациента, врач по-ученому произнес: Sanitatibus. Пациент тут же выпустил газы снова. Врач призадумался и сказал: Ventositatibus… Но когда за вторым разом немедленно последовал третий, врач покачал головой и объявил окончательный диагноз: Asinitatibus
[327].
Так что если первый опыт мозаики на брачном ложе можно было объяснить беспорядочностью в еде, второй — слабостью желудка, то третий раз тесть может истолковать как признак говенной натуры, за чем последует позорное изгнание жениха из дома. «Ну уж нет, — сказал жених. — В эту ночь я лучше вовсе не буду спать. Однако давайте обдумаем какие-нибудь более надежные меры предосторожности, чтобы не сказали обо мне словами поэта:
Трижды старалась она, опершись на локоть, подняться, трижды падала вновь
[328].
На следующий вечер, переменив спальню и ложе, он еще раз призвал приближенных и слуг, чтобы услышать их рекомендации, как укрепить тело против опасности конфуза. Среди его челяди был один молодой артиллерист; и, поскольку всякий любит говорить о своем ремесле, он посоветовал изготовить деревянную заглушку, вроде тех, что забивают в стволы мортир. Тут же сделали такую штуку, и, забив ее куда положено, жених отправился почивать. При этом он не коснулся невесты, боясь делать усилия, от которых заглушка могла вылететь из отверстия, и решился всю ночь не смыкать очей, чтобы с готовностью встретить любое движение в кишках и желудке.
Таракан, видя, что немец не засыпает, сказал друзьям: «Эх, ничего у нас на этот раз не выйдет. Жених мне не оставляет ни места, ни времени действовать». «Погоди, — ответил кузнечик. — Теперь мой черед», и так нежно и сладко запел, что жених, не устояв перед его сладкозвучием, вскоре стал подпевать своим храпом. Таракан немедленно пополз в нужное место, чтобы послужить, как и прежде, вместо клистира, но, найдя ворота накрепко закрытыми, вернулся к друзьям и с печалью рассказал о непреодолимой преграде, которую встретил на пути. Тогда мышонок, главным желанием которого было удружить Нардьелло, не теряя времени, забрался в кладовку, обнюхивая один сосуд за другим, покуда не нашел баночку с горчицей. Обмакнув в горчицу хвост, он юркнул в постель к новобрачным и принялся щекотать хвостом ноздри бедному немцу. Немец громко чихнул, и заглушка вылетела из отверстия с такой силой, что, поразив невесту в грудь, едва ее не убила.
Король прибежал на вопли дочери и, спросив, что случилось, услышал, что ей в грудь, вероятно, попала петарда. Король удивленно сказал: «Что за глупости? Кому в грудь попала петарда, тот уже не разговаривает». Подняли одеяла, перевернули простыни и обнаружили заглушку от мортиры, которая оставила яркий синяк на груди принцессы; впрочем, не знаю, что было для нее хуже — запах пороха или удар ядра.
Увидев, сколь страшные дела творятся в спальне, и узнав, что жених нарушил условие брачного контракта
[329], король выгнал его из своей страны. Полагая, что все это зло приключилось в наказание за обман и жестокость по отношению к бедному Нардьелло, король бил себя в грудь и сокрушался о своем неправедном поступке. Но тут перед ним появился таракан, обратившийся к нему с такой речью: «Не отчаивайтесь, ибо Нардьелло жив, здоров и по своим добрым качествам достоин быть зятем вашего величества. Если желаете, чтобы он пришел, мы его к вам немедленно приведем». «О благословен твой приход с доброй вестью, прекрасное создание! Ты вынес меня из моря печали, ты вернул меня к жизни, ибо мое сердце раздиралось виной перед бедным юношей! Ведите его ко мне скорее, я обниму его как сына и отдам Миллу ему в жены».
Услышав это, кузнечик в несколько прыжков достиг хижины, где скрывался Нардьелло, и, рассказав все, что произошло, привел его в королевский дворец. Король, выйдя навстречу и обняв его, вложил руку Миллы в руку Нардьелло. И в этот миг Нардьелло волшебной силой своих маленьких друзей стал самым красивым юношей на свете. Тут же призвали с Вомеро его отца, и все они зажили вместе в счастье и довольстве, изведав после всех трудов и бед, как
