Но вот попутный ветер милостей превратился в сирокко от этих раздиравшихся завистью ничтожеств: ибо они, собираясь по всем углам дворца, ничего не делали иного, как только шептались, трещали, сплетничали, ворчали о бедном юноше, говоря: «Да чем же этот олух приворожил короля, что он так его любит? Откуда ему такая удача? Ни дня не проходит без того, чтобы он не получил какую-то почесть, в то время как мы все только спускаемся вниз, как по веревке? Мы служим, как псы, мотыжим, как крестьяне в поле, носимся как олени, лишь бы до последней мелочи угодить королю! Поистине, в этом мире надо родиться счастливым; а кому нет удачи, тому впору броситься в море! Иначе нам только и остается смотреть и лопаться от негодования!»
Эти и другие слова вылетали из их ртов, как отравленные стрелы, нацеленные на погибель Корветто. О как несчастен приговоренный к этому придворному аду, где тумулами продают лесть, квинталами отмеривают лукавство и подлость, кантарами отвешивают ложь и предательство! А кто расскажет о дынных корках интриг, которые бросали под ноги Корветто, чтобы он поскользнулся! Кто расскажет о мыле обмана, которым намазывали лестницу королевского слуха, чтобы юноша упал и сломал шею! Кто может описать эти рвы злобных слухов, вырытые в голове короля и чуть прикрытые тонкими дощечками, чтобы он, ступая по ним, рухнул вниз головой!
Но Корветто, обладая волшебными дарованиями, видел западни, распутывал коварства, разгадывал обманы, распознавал интриги, засады, ловушки, капканы, козни и трюки врагов; он слушал во все уши и смотрел во все глаза, чтобы случайно не испортить свою пряжу, ибо знал, что удача придворного сделана из стекла и может разбиться от одного неловкого движения. И чем выше поднимался этот юноша, тем больше корчило его завистников: не зная, как свалить его с ног, и видя, что простой клеветой на него ничего не добиться, они задумали вырыть ему яму на пути славы (искусство, изобретенное в пекле у сатаны и усовершенствованное при дворе). И вот что они решили подстроить.
В десяти милях от Шотландии, где правил тот король, жил орк, самый дикий и жестокий, который когда-либо рождался в Оркерии. Преследуемый королем, он угнездился на горе, в непроходимом лесу, куда не залетали даже птицы, столь густом, что взгляд самого Солнца в него не проникал. У этого орка был прекрасный волшебный конь, будто кистью живописца написанный, который, среди прочих достоинств, обладал даром речи, говоря не хуже любого из нас.
Итак, придворные, зная о свирепости орка, непроходимости леса и высоте горы, зная, сколь трудное дело — овладеть его конем, стали расписывать перед королем совершенства этого животного, убеждая короля, что именно такой конь к лицу его величию, что следует любыми средствами и любой ценой забрать его из лап орка и что дело это по плечу только Корветто, ибо он юноша доблестный и сквозь любой огонь пройдет без вреда.
Король, не понимая, что под цветами этих слов скрыта змея, немедленно позвал Корветто и сказал ему: «Если ты меня любишь, найди способ заполучить коня орка — моего врага. И будешь счастлив, что оказал мне эту услугу».
Хотя Корветто и знал, что в этот бубен били те, кто его ненавидел, однако, повинуясь королевской воле, отправился к горе. Потихоньку пробравшись в конюшню орка, он оседлал коня, запрыгнул и, с силой его пришпорив, поскакал к воротам. Конь, видя, что его уводят из дворца, закричал: «На помощь! Корветто меня уводит!» На этот крик прибежал орк вместе со всеми зверьми, которые ему служили (где бы ты увидел еще кота-маммону, а там — князя-медведя, здесь — льва, там — волка-оборотня!
[340]), чтобы разорвать похитителя на кусочки. Но юноша, хлеставший коня во все бока, был уже далеко от горы. Проскакав галопом весь путь до города, он прибыл ко дворцу, подвел коня к королю, и тот, кинувшись обнимать Корветто горячее, чем родного сына, запустил руку в кошель и наполнил ему пригоршни патаками
[341].
Но тем самым он прибавил еще добрую меру украшений к ливреям злобы завистников; и если раньше зависть надувала их через трубочку, то теперь они едва не лопались, раздутые кузнечными мехами; ибо видели, что та самая кирка, которой они надеялись разбить добрый жребий Корветто, помогла выровнять дорогу его успеха. Однако, зная, что стена не рушится под первым ударом осадной машины, они повторили приступ, сказав королю: «Да принесет вам удачу, ваше величество, этот великолепный конь, ставший истинным украшением вашей конюшни! Но если вы завладеете и драгоценной шелковой обивкой палат орка, красота которой, как мы знаем, неизреченна, то ваша слава распространится даже среди диких зверей. И никто другой не способен присоединить это сокровище к вашим богатствам, кроме Корветто, который имеет счастливую руку в делах подобного рода!»
И король, который танцевал под всякую музыку, а из всех этих горьких, но подслащенных плодов съедал лишь кожуру, тут же призвал к себе Корветто и стал просить его добыть драгоценные ткани, украшающие орково жилище.
Корветто, не возражая ни словом, в четыре скачка добрался до горы, где жил орк, пробрался незамеченным в комнату, где тот спал, и спрятался под ложем. Притаившись, он стал дожидаться, пока Ночь, чтобы рассмешить Звезды, раскроет перед Небом книгу карнавальных проделок
[342]; а когда орк улегся вместе с женой в постель, он бесшумно обобрал все дорогие ткани, чем была обита комната, и, желая унести еще и одеяло с кровати, начал потихоньку его стягивать. И орк, проснувшись, сказал жене, чтобы она не тянула на себя слишком, ибо она его совсем раскрыла, и холод вызывает у него ветры. «Ты сам все с меня стянул, — отвечала орка. — Мне уже нечем и спину прикрыть!» «Дьявол, что ли, проказничает с этим одеялом?» — рассердился орк. Он опустил руку с кровати и, коснувшись в темноте лица Корветто, вскричал: «Домовой, домовой!
[343] Эй, кто там, подать огня, скорее!» От его рева весь дом пришел в замешательство; но Корветто, выкинув узел с тканями в окно, сам спрыгнул на него и с доброй ношей за плечами побежал в город. И невозможно пересказать ни ласк, которыми встретил его король, ни того жара, которым ошпарило его возвращение придворных завистников.
Тогда они задумали атаковать Корветто с тыла арьергардом нового лукавства и, придя к королю, который весь разомлел от удовольствия, завесив себе комнаты орковым добром, — которое, мало того что все было покрыто золотой вышивкой по шелку, имело на себе тысячи разнообразнейших картин и изречений, и среди прочего, если правильно помню, там был изображен петух в то время, как он воспевает занимающуюся Зарю, с подписью на тосканском наречии: «Sol ch’io ti miri»
[344], а еще закрывающийся цветок подсолнуха с тосканской же подписью «Al calar del Sole»
[345], и великое множество других, перечислить которые потребовало бы лучшей памяти и большего времени, — итак, придя к королю и застав его в веселье и ликовании, придворные сказали ему: «Раз уж Корветто сделал столько всего, угождая вашему величеству, не великим трудом для него было бы, чтобы оказать вам особенную услугу, завоевать для вас и дворец орка, который вместителен даже для императора; ибо он имеет столько помещений внутри и снаружи, что в нем разместится целое войско, и вы не поверите, сколько там двориков, портиков, лоджий, террас, уборных с винтовыми лестницами и каминов с дымоходами, и все это — такой архитектуры, что искусство в ней превосходит себя, природа — отступает, а изумление выплескивается через края».
