фальцетом, тенором, или с усильем
давя на клавиши, иль раздувая грудь,
со струнами из жил иль из металла
[384]…
Но даже красота игры и пенья,
когда не подойдет под настроенье,
упарить может хоть до тошноты,
что кулаком готов ударить ты
по колашьону иль теорбе!
[385]
КОЛА ЯКОВО
Коль разрывается от скорби
иль от болезни голова,
захочешь слушать ты едва
любые наигрыши и напевы,
хоть Стеллу
[386], хоть Джаммакко
[387] самого;
все их прекрасные созвучья
тебя, как шабаш ведьминский, замучат!
ДЖАЛЛАЙСЕ
О танцах я уже не говорю:
ты видишь все приемы эти:
«скачки кольцом», «капканы», «козочки», «косули»,
«пробежки» и возвратные шажки:
сначала это манит новизной,
потом удушит, что твой августовский зной;
четыре вариации… тоска;
так опостылеет кружиться и скакать,
что только ждешь, когда уже объявят
«танец свечи» иль «танец с веерами»
[388],
чтобы поскорее броситься с ногами,
оттоптанными напрочь, на кровать,
пытаясь головную боль унять.
КОЛА ЯКОВО
Ты прав, теряет время зря,
кто все «катуббы»
[389] эти любит:
он, ничего не обретя,
лишь силу, деньги, время губит.
ДЖАЛЛАЙСЕ
А болтовня, а частые пиры,
а все забавы и проказы меж друзей,
попойки и разгул в тавернах,
а деньги, выкинутые на блудниц,
а те веселые дома у Шелковиц
[390],
а эти потасовки драчунов,
что площадь обращают кверху дном,
хватаясь то за ржавую железку,
то крышкою от нужника готовы
кому-то засветить по голове!
Нет, молодость не ведает покоя:
тут крутятся мозги, как мотовило,
в груди — как мельница вращается… Но вот
проходит время нашего цветенья,
и кровь уж, как бывало, не кипит,
и нос уже не задран смело,
шпажонка праздная над печкою висит,
тебе до дома лишь и до здоровья дело.
И только багровеешь со стыда
и потом покрываешься, когда
нахлынет память, как был слеп и глух
к тому, в чем истинная радость, в чем печали…
КОЛА ЯКОВО
Огонь в соломе: вспыхнул — и потух,
все сжег и не согрел… Вот так умчались
забавы юности, да и она сама…
ДЖАЛЛАЙСЕ И все ж скажу: нет чувства и ума
в том, кто не ведал прихотей, причуд
и увлечений! Но ведь до упарки,
до смерти, до удушья надоест
глазам любая красота на свете:
вся роскошь, блеск, картины эти,
спектакли, статуи, беседки и сады,
ноздрям наскучат все благоуханья:
гвоздика, роза, лилия, фиалка,
и амбра с мускусом, и всякие духи,
и даже самый ароматный суп
с поджарочкой… Стоскуется рука,
ощупывая нежное и мягкое, и рот — к
усочки и напитки смаковать,
а уши — слушать новости и сплетни.
И посчитать по пальцам, по числу
всех чувств — что любишь, слышишь, видишь,
однажды все возненавидишь.
КОЛА ЯКОВО
Да то и праведно, чтоб не был
наш ум, всецело созданный для неба,
привязан слишком чувствами к земле!
Поэтому и получаем здесь
корзины горестей, а радостей — щепоть.
ДЖАЛЛАЙСЕ
Но две на свете вещи есть,
что никогда не могут надоесть,
но, укрепляя дух и плоть,
несут покой и утешенье: это —
раз: рассудительность, два: звонкая монета.
Недаром и один поэт из древних
молил Юпитера: «Великий боже,
пошли мне лишь ума и денег!»
КОЛА ЯКОВО
Полторы бочки правды! Даже больше!
