— Что думаешь делать? — спросила княгиня Ольга сына, внимательно посмотрев на его еще такое молодое лицо, но уже кое-где тронутое преждевременными морщинами.
— Я сегодня же выступаю со своей дружиной на повозках, — ответил Святослав решительно. — Конная рать пойдет вперед, чтобы задержать диких подальше от Киева. Ты, матушка, собери ополчение. Я мыслю, что двадцать тысяч воев собрать можно в самом Киеве, в окрестных селениях и городах. Пошли их следом на повозках же, ибо не ведаю, каково войско печенежское. Оповести деревлян и полян. Пусть поспешают конными ратями. Мыслю, что вот здесь, у Березани, мы и встретимся с главными силами диких.
— Добро, сын мой. Да помогут тебе боги с честью выдержать это испытание, — произнесла княгиня, успокоенная и решительностью сына, и его вполне разумными ответами.
Прибывшие воеводы одобрили задумку князя и тут же убыли поднимать свои полки и дружины. Во все стороны поскакали вестники, Киев наполнился гомоном снующего по улицам народа, трезвонили колокола церкви Николая Угодника, бухал большой вечевой колокол, галдели поднятые звонами стаи ворон и галок, к детинцу текли вои, на ходу застегивая ремешки воинской справы, рядом шагали жены, матери, любушки, цеплялись за подолы рубах и кольчуг ребятишки, отдельной кучкой стояли жрецы и волхвы, на которых мало кто обращал внимание: у каждого свое дело, не до них.
Когда перед подъемным мостом детинца собралось много воев, пеших и конных, из ворот выехал князь Святослав на гнедом арабском жеребце, сопровождаемый несколькими воеводами. Завыли сигнальные рога и трубы, сбирая под знамена и бунчуки воев. Первыми двинулись конные заставы, вслед за ними стронулась вся конная дружина, последними покидали город пешие вои, выстраиваясь на ходу в колонну по четыре человека. Их у выездных ворот уже поджидали повозки. Спустя малое время от причалов отчалили первые ошивы, наполненные людьми и лошадьми, потом всю ширину Днепра запрудили челны большие и малые, и так все это двигалось и сновало между берегами, перевозя войско, а потом как обрубило — река опустела, лишь видно было, как утекает вдаль, превращаясь в тонкую нить, поток повозок и лошадей, и серые тучи плывут над ними, сея мелкий занудливый дождь.
Княгиня Ольга, не отходившая от теремного окна, а с ней и княжна Малуша, перекрестились, перекрестили последние повозки, вздохнули и разошлись по своим светелкам.
Князь Святослав ехал впереди конной дружины, горбился под суконным плащом, оглядывая из-под капюшона зеленеющие поля и дубравы, затянутые серой пеленой дождя. Изредка на возвышенностях среди деревьев можно было заметить таящиеся там приземистые курные домишки земледельцев, выглядывающие из-за острых кольев огорожи крыши, крытые почерневшей соломой. По краям пашен торчали идолы Дажьбога, увитые увядшими венками из полевых цветов и колосьев ржи и овса, с сидящими на их уродливых головах ястребами и соколами.
Глядя на все это, дышащее чем-то родным, полузабытым за долгие годы изгнания, чего не встретишь в северных землях, Святослав, однако, думал совсем о другом: он складывал в уме все, что было ему ведомо о повадках кочевников от старых воев: ратоборствуют исключительно в конном строю, подвижны, стремительны, искусны в стрельбе из лука, метании копья, сабельной рубке, любят охватывающие маневры, используют «паническое бегство», чтобы завлечь противника в засаду, однако не пользуются правильным строем при нападении, легко поддаются панике при первой же неудаче, действуют навалом и в то же время каждый сам по себе.
Совсем другое дело — северные народы, подвластные деснице Святослава, разбросанные по огромным просторам лесов, болот и озер. Лошадь там в диковинку, ее заменяет челн-долбленка, нападают неожиданно из засад, часто под покровом ночи, и так же быстро скрываются в лесной чаще, если получают крепкий отпор. Бывало, что одно племя нападало на другое, приходилось идти и разбираться, наказывать виновных. Или кто-то из вождей племен, а то и целого народа, затосковав по прошлым вольностям, откладывался от Невогорода, переставал платить дань, подавая другим дурной пример. К таким приходилось посылать вестника с коротким предупреждением: «Иду на вы!», чтобы не гоняться за отдельными племенами и родами по лесам и болотам, и если намерение отложиться было крепким, то взбунтовавшиеся вожди племен непременно соберут свои рати в одном месте, надеясь дать отпор дружине Святослава.
Вот и по минувшей осени, незадолго до похода Святослава на юг, старейшины народа меря, прослышав о том походе, решили, что Святославу теперь не до них, стало быть, самое время целиком отложиться от Руси. Пришло время отправлять в Невогород дань, а от меря ни слуху ни духу. И нет причин для задержки: ни наводнения, ни лесных пожаров, ни иного чего, что помешало бы старейшинам меря исполнить свою повинность. Стали доходить слухи, что дани и не будет. Святослав послал вестника с предупреждением о своем намерении идти со своей дружиной «на вы». Вскорости верные люди стали доносить, что по рекам стекаются в одно место отдельные отряды, и место то расположено неподалеку от священной рощи народа меря. Святославу только того и надо. Однако он не очень-то спешил: пусть подождут, пусть съедят привезенные с собой припасы, начнется, как обычно, разноголосица: одни за то, чтобы отделиться, другие — против, третьим все равно, потому что их род обосновался в такой глуши и так далеко от всех, что им никакой Святослав не страшен. Тут-то вот как раз и наступит самое время оказаться со своей дружиной на месте. И можно бы вообще не затевать сечу, а договориться, как бывало уже ни раз, даже не налагая дополнительной (повинной) дани. Но Святослава по весне следующего года ждал Киев, а никто из жрецов и волхвов, даже после целой ночи совета с богами, не решался сказать, что, как только его дружина уйдет на юг, меря не отложится окончательно. Стало быть, без сечи не обойтись.
Два дня стояли оба войска друг против друга: Святославу спешить некуда. Лазутчики доносят, что в войске меря нет согласия, воеводы не могут договориться, что им делать: нападать или ждать нападения. Для Святослава главное, чтобы войско меря не разбежалось в одну из ночей. Если оно не атакует на третий день, он, нечего делать, атакует сам, хотя войско меря втрое больше княжеской дружины. Вон оно стоит на холме, то сжимаясь в плотную массу, то рассыпаясь на обширном пространстве. Видно, как ходят перед ними шаманы, потрясая посохами с человеческими и звериными черепами, слабый ветер доносит звуки барабанов и рожков, дым жертвенных костров. Все воины одеты в звериные шкуры, у каждого лук со стрелами, наконечники стрел из рыбьих костей отравлены соком ядовитых растений; за поясом топор на длинной рукояти, большой нож в деревянных ножнах, короткое копье. Щиты у немногих, да и те маленькие, круглые, из дерева, обтянутого кожей вепря или сохатого. Брони и кольчуги редкость. Да и ни к чему они зверобоям и рыбакам. Стоит это войско, колышется, — не войско, а толпы случайно собранных людей.
Зато дружина Святослава, состоящая в основном из варягов и словен, обученных ратоборству, так и сверкает в лучах низкого осеннего солнца начищенными мелким речным песком или золой железными или бронзовыми латами, шишаками; передние ряды ограждены большими червлеными щитами, над головами густым частоколом колышатся наконечники копий, каждая дружина стоит под своим бунчуком, впереди воевода на богатырском коне, сам и конь его в броне.
