— Что ж, может, ты и прав, князь Святослав, — решил закончить этот опасный разговор Калакир. — Действительно, ни один смертный не знает, что думают боги. Остается лишь возносить к ним молитвы, уповая на их милость к нам, грешным, ибо мы есть слепцы, идущие по краю пропасти.
И долго они ворочались каждый в своем углу, растревоженные смутными мыслями, не способными охватить огромный мир, населенный неведомыми богами и таинственными существами, от доброго расположения которых каждый из них зависит от самого рождения до смерти. А может быть, и после нее. И неоткуда узнать те немногие, но самые нужные слова, угодные и тем, кто владеет небом, и тем, кто таится в земных недрах, в воде и прочих стихиях.
Едва наступило утро, Святослав отправил к матери-княгине Ольге гонца с поручением, чтобы собрала не менее сорока повозок и тайно отправила их по правому берегу Днепра, а те повозки забрали бы ромейское золото и оружие и под надежной охраной отвезли в Вышгород; и что посланник басилевса не поедет в Киев, а вернется восвояси, чтобы про его посольство не прознали лазутчики и соглядатаи каганбека Хазарского. А он сам, Святослав, будет в Киеве вскоре же, как только будут заперты ворота Вышгорода, принявшие тайный дар Басилевса Никифора.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 1
Вечерело. Солнце недвижимо висело над покрытыми лесом холмами, подернутыми голубой дымкой. В его лучах золотились и рдели леса низинного левобережья, желтели сжатые поля, сверкала под свежим ветром стремнина реки, а по ней, хватая ветер полной грудью белоснежных парусов, подвигались встреч течению четыре купеческих ладьи, и мерно, в помощь ветру, поднимались и опускались двуручные весла. В прозрачном воздухе далеко разносились перестук кузнечных молотов на Подоле, мычанье коров, бредущих с пастбища, крики рыбаков, тянущих сети по отмелям левобережья, перекличка крепостной стражи и мерный перезвон колоколов церкви Николая Чудотворца, созывающий христиан на вечернюю молитву.
Княгиня Ольга стояла у высокого стрельчатого окна, откуда видны голубые церковные купола, слушала перезвон колоколов, шептала молитву, не вникая в ее смысл: голова была занята совсем другими мыслями. Едва звон затих, она перекрестилась троекратно, прикрыла окно, вернулась к столу и, ни на кого не глядя, села на стул с резной спинкой, подобрав подол длинного белого платья с высоким цесарским воротом, расшитое голубыми и синими шелками — под цвет глаз княгини. Ее светлые волосы, еще не тронутые сединой, заплетены в толстую косу, уложенную на голове короной; лицо чистое, белое, слегка подрумяненное. Княгиня Ольга еще хороша собой, стройна и величава, но годы суровых испытаний сделали ее лицо неподвижным и надменным, взгляд голубых глаз строгим и пристальным.
Все это время в думной палате княжеских хором висела давящая тишина, и шестеро мужей, восседавших на лавках за большим дубовым столом, накрытом синей аксамитовой скатертью, делали вид, что ничего не происходит.
Пока звучали церковные колокола и княгиня, стоя у окна, творила свои молитвы, сын ее, двадцатисемилетний князь Святослав Игоревич, у окна противоположного разглядывал таинственные письмена на красиво изогнутом клинке кинжала из дамасской стали, с рукоятью из слоновой кости, отделанной серебром, украшенной жемчугом и сапфирами. При каждом движении князя Киевского на руках его и груди вспухали под тонкой рубахой литые мышцы, приобретенные долгими тренировками с тяжелым мечом, булавой и щитом, черные кустистые брови над светло-синими, как у матери, глазами, хмурились, слегка вздернутый нос по-детски морщился, вислые черные усы шевелились, в мочке прижатого к бритой голове уха посверкивала серебряная серьга. На князе тоже белая с синей оторочкой рубаха, подпоясанная широким кожаным поясом.
По правую руку от княгини восседали на лавке самые близкие к князю и княгине люди. Первым — воевода Свенельд. Ему под шестьдесят, но он крепок телом и могуч; его лицо, испещренное морщинами и иссеченное шрамами, точно вырублено топором из мореного дуба; седые длинные волосы перехвачены ремешком с вытесненными на нем магическими знаками, призванными уберечь от меча и злых духов, в ухе серебряное кольцо.
Рядом с воеводой сидит кормилец и воспитатель Святослава, другой старый воин-норманн, Асмуд, лицом, телом и одеждой схожий со Свенельдом, разве что на шее ожерелье из клыков вепря, медведя и волка, да в кольцо в ухе тоже нанизаны клыки, числом три, размером помене.
Оба норманна сидят прямо, точно проглотили посох странника, в их неподвижных взорах нельзя прочесть ничего, кроме смиренного ожидания. Они служат уже третьему князю, обрусели, оба сумели вернуться из того давнего злополучного похода 941 года, когда уцелевшие ладьи князя и кагана Киевского Олега Второго вынуждены были по воле каганбека Хазарского следовать в море Хазарское же, чтобы совершить набег на исмаилитские города, что расположены южнее Дербентского прохода. А потом на них, отягощенных богатой добычей, напали хорезмийцы, наемники каганбека Хазарского Иосифа. В той сече пали князь Олег и большинство его дружины, и лишь малая часть ее вырвалась и ушла в степи, ведомая опытным воеводой Свенельдом, унося с собой тело своего повелителя.
Третьим по правую руку от княгини сидит воевода Претич, славянин по имени Василий, то есть крещеный, как и княгиня Ольга. И родители его христиане, и деды, и прадеды — уже, почитай, сто лет. Претич молод, ему едва перевалило за двадцать пять, черты лица его мягки, как мягки его русые волосы, постриженные в кружок, в светлых глазах лучится плохо скрываемое нетерпение, белая рубаха бугрится могучими мышцами. Несмотря на молодость, он уже опытный ратоборец и воевода, ходил на свеев, сражался с ливами и ляхами. Князь ценит Претича, но держит на вторых ролях — и все из-за веры, хотя они и росли вместе, и в Невогороде сидели вместе, спасаясь от жестокой власти Хазарского царя-каганбека.
Эти трое вместе с князем Святославом, с набранным на севере войском спустились вниз по Днепру, освободили от дани хазарской Южную Русь. И каганбек Хазарский пока терпит это своеволие Руси, не до нее ему, других забот хватает выше крыши: тут и одно за другим восстания подвластных народов, и посягательство арабов на Хазарию, и интриги Царьграда. Надо сперва укрепить тылы, а уж потом двинуть на Русь свое войско.
Четвертый с ними воевода Добрыня, все эти годы находившийся рядом с княгиней Ольгой.
Напротив, по другую сторону стола, сидят двое. На них шелковые полосатые халаты, зеленые тюрбаны, сколотые золотыми брошами с бирюзой, с торчащими из них бурыми орлиными перьями. Смуглые лица их тоже неподвижны, черные миндалевидные глаза устремлены поверх голов сидящих перед ними русов. Это хорезмийцы, бежавшие из Итиля, столицы Хазарского каганата, уже, почитай, лет тридцать тому назад. В ту пору они были молоды, как и сама княгиня, а теперь лица их покрыты морщинами, в усах и бороде седина.
Святослав с лязгом вогнал кинжал в узорчатые ножны, положил его на дубовый поставец, вернулся к столу, остановился возле другого такого же греческого стула с резной спинкой и, заглядывая в неподвижные глаза ближайшего к нему хорезмийца, спросил:
