— А ты не ошибся, почтенный Исфендиар?
— Нет, мой повелитель, — да вложат боги мудрость в твои уста! — ответил хорезмиец вставая и, приложив правую руку к груди, слегка наклонил голову. — Верные люди передали, что как только войско каганбека Козарского подавит восстание ясов, так тотчас же будет послано против Киева. Каганбек поклялся на своей священной книге, что снова приведет в покорность Киевский каганат и заставит платить дань больше прежнего… К тому же… — да простит мой повелитель мое многословие и позволит добавить к сказанному: …к тому же в козарских крепостях по реке Танаис и другим рекам до самых низовий Днепра стены и башни приводятся в порядок, гарнизоны усердно обучаются воинскому искусству, и не только мужи, но и жены их, и юные девы; там куют оружие, во множестве великом наконечники для стрел и метательных копий. К этому следует добавить, что в Итиле, при дворе каганбека, чеканят поддельные дирхемы, которыми царь будет расплачиваться со своими воями за предстоящий поход на Русь.
С этими словами хорезмиец выложил на стол несколько серебряных монет, давая князю и всем остальным к ним приглядеться. Затем, видя недоумение присутствующих, пояснил:
— Обрати внимание, мой повелитель. Вот эти монеты настоящие, а эти — поддельные, ложные. Они сделаны грубо, знающий человек всегда это заметит. На них, в добавок ко всему, есть тайный знак… — вот эта маленькая змейка на чалме хорезмшаха. Она сделана для того, чтобы иудеи не брали этих монет у диких, потому что в них мало серебра и они не имеют настоящей цены… — И, снова прижав к груди руку, унизанную перстнями, низко склонив голову, Исфендиар произнес смиренно: — Мой повелитель, — да продлят боги твою жизнь на многие годы! — позволит высказать догадку своему верному слуге?
— Говори, почтенный Исфендиар, — отрывисто бросил Святослав, сел и, положив на стол могучие руки, сцепил пальцы, на которых не было никаких украшений.
— Я знаю нрав царей иудейских, — продолжил хорезмиец. — Ибо не единожды они поступали подобным же образом: дать оседлым собрать урожай хлеба и разной овощи, откормить коней и другой скот и лишь затем снарядить войско и послать его в поход. Только осенью будущего года, не раньше, надо ждать козар у стен Киева. Если они одолеют, они вырежут многих от мала до велика, ибо извечно такова их кара за непослушание и противоборство, которое они накладывают на другие народы. А что будет дальше, ты знаешь сам, мой повелитель: они заставят тебя идти со своим войском на ромеев, как заставляли твоих незабвенных предков…
— Что предлагает почтенный Исфендиар? — спросил Святослав, жестом разрешая хорезмийцу сесть.
— Надо упредить козар, мой повелитель. Много бед они принесли окрестным народам, а не только Руси. Ты всегда можешь найти среди племен, подвластных каганбеку козарскому, такие, которые пойдут с тобой на их стольный град Итиль. Торки, печенеги, угры, булгары, косоги и ясы платят кровью за службу свою козарам. Но нельзя идти на Итиль через степи Козарские: здесь нет прохода твоим дружинам, мой повелитель. Десятки больших и малых крепостей встанут на пути твоих воев. Нужно искать другие пути… Я все сказал, мой повелитель, — да сопутствует тебя удача во всех делах! — и снова Исфендиар склонил свою благородную голову, увенчанную зеленым тюрбаном.
— У нас еще есть время подумать, — произнес Святослав, ни к кому не обращаясь. Затем, оглядев стол, добавил: — Надо собирать вече. Говорить будем об угрозе нападения козар, о необходимости готовить ополчение, о ремонте крепостных стен и башен. Печенезей мы побили, но их поход на Русь был только разведкой, а потому не потребовал от нас больших усилий. Что нас ждет впереди, известно лишь богам. Но готовиться надо к худшему. Пусть посадский люд даст на это деньги. Все остальное порешим после.
ГЛАВА 2
Миновало несколько дней. И вот после полудня, под звон вечевого колокола, на майдан, расположенный в детинце напротив княжеских хором, в которых совсем недавно сидел наместник Хазарского царя, потекли со всех концов Киева первейшие люди княжеской дружины, а также лучшие, первейшие люди города: посадские, тысяцкие, старшина ремесленных цехов, купцы-толстосумы, члены боярских родов. Они степенно, соблюдая старшинство, выстраивались напротив резного княжеского крыльца, по бокам которого высятся золоченые деревянные изваяния богов: Сварога, Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Велеса и других, лишь недавно обнаруженные в одном из дровяных сараев, подновленные и водруженные на прежние места.
Между тем вечевой колокол оторвал от дела, у кого оно имелось, и множество черного люда, которому, случись какая напасть, пришлось бы становиться в ряды ополчения и волочиться за князем или его воеводами в дали дальние, биться с языцами ведомыми и неведомыми, и ладно если каждый второй вернется к своему очагу с богатой добычей. У подъемного моста через ров, что напротив дубовых ворот детинца, окованных стальными полосами, росла беспокойная толпа киевлян, но стража никого из черни к мосту не допускала, и люди, провожая взглядами первейших людей города, делились между собой догадками:
— Слышно, опять дикие печенези идут на Киев…
— Куда им! Не пустят… Летось побили их знатно, немногие унесли ноги. Черные булгары, поди, или угры…
— А все козары мутят, злобятся, что Русь перестала платить им подати…
— Давно надо было дать им укорот, а то привыкли загребать жар чужими руками…
— Сила у ихнего кагана шибко большая — не сладить самим-то. Почитай, вся степь в его руках, все дикие языци служат ему за страхом великим. Цесарцы — и те на поклон ходили в Итиль к ихнему царю. Где уж нам…
Смутные и тревожные времена чудились черному люду под осенним солнцем. Одни, принявшие христианство от отцов своих, а те от своих отцов еще при князе Аскольде, крестились на церковь Николая Чудотворца, стоящую на возвышенности, другие обращали взоры к Хорс-Солнцу, светившему с прозрачного осеннего неба, к священной дубовой роще и расположенному в ней капищу.
Замолк на вечевой башне медноголосый колокол, закрылись тяжелые ворота детинца, и толпа замолкла тоже, будто отсюда, от моста через ров, можно услыхать, про что глаголает на майдане лучшим людям города молодой князь, добро или худо ожидает Русь в грядущие времена.
И в этой напряженной тишине послышались вдруг переборы струн гуслей звончатых, и размеренный голос раздумчиво повел сказ о делах минувших лет, когда Русь не знала равных себе в воинской доблести и славе, сыны ее ходили походами не только к Царьграду, но и за море Хазарское, до самых пределов земли, где обитают народы неведомые, звери невиданные. И потянулся черный люд на звучание струн, окружил сказителя плотной стеною. А сказитель, человек весьма преклонных лет, седой аки лунь, с крестом афонским на серебряной цепочке за воротом рубахи, и, видать, из бывших княжих дружинников: лицо в шрамах, на мир смотрит одним глазом, на деснице трех перстов нет, двумя перебирает струны, однако сказывает-поет сильным еще, почти без надлома, голосом:
…А в те поры во граде во Киеве,
На столе златом да на княжеском
Восседал-сидел князь Олег Вещой,
Приидоша из стран полуночныих
Со дружиной своею хороброю.
Он пиры пировал да охотился
На зверье и птиц в поле чистыим
Да в урёмах глухих, потаенныих,
Никому не давая выхода:
Ни козарам, ни уграм, ни цесарцам…
Тут пришла на Русь слава громкая,
Слава громкая, будто гром гремуч,
Что из тех земель из Жидовскиих,
От соленого моря Козарского,
От Итиль-реки и от град-Итиль,
Да ко стольному граду ко Киеву,
Сам Козарскай царь наряжается,
А и хвалится-похваляется,
Хочет Киев-град за щитом побрать,
Домы-теремы да на дым пустить,
А русской народ во полон имать,
Во полон имать да купцам продать,
Чтоб и слуху о нем не осталося,
Чтоб и имя его позабылося
Средь языцех окрест обитающих…
Народ все подваливал и подваливал, прослышав, что сам сказитель Баян (от баить — говорить, сказывать) вернулся в стольный град Киев из южных земель, где скрывался от ищеек каганбека Хазарского, поклявшегося будто бы на своей священной книге, что поймает сказителя и посадит на кол в своем стольном граде Итиле. И будто бы обещал большую награду тому, кто выдаст Баяна в руки хазар. Потом прошла молва, что убили Баяна где-то возле Днепровских порогов то ли печенеги, то ли булгары. А в самом Киеве были схвачены двое сказителей и посажены на кол по приказу наместника, но среди них Баяна не было. А Баян — вот он, жив и целехонек. Выходит, не всякой молве верить можно, не на всякий брех оглядываться.
