Аарон раб-Эфра сдержанно поклонился при входе.
Княгиня плавным движением руки подала ему знак приблизиться.
Раб-Эфра подошел, остановился перед ступеньками, ведущими на возвышение, где восседала княгиня Ольга, и поклонился еще раз. Заговорил по-гречески. Княгиня знала греческий, и не только его, однако сделала отвергающий жест рукой и произнесла повелительно:
— Говори по-русски! — и тотчас же почувствовала, что чары пронзительных глаз посланника на нее перестали действовать. «Ага, — подумала она, — все дело в том, как ты сама поведешь себя с ним. Главное — быть твердой и не поддаваться на его чары».
А посланник вскинул голову и заговорил нараспев, глотая согласные, точно они не держались у него на языке:
— Я рад приветствовать тебя, великая княгиня русов, — да продлятся годы твои на долгие времена! — от имени моего господина, великого князя народа хазар, Самуила бен Хазар, — да будет счастлив он в своих желаниях! — и раб-Эфра поклонился еще раз, отведя одну руку в сторону, другую прижав к груди напротив сердца. Затем продолжил: — Ты, великая княгиня, как всегда прекрасна и восхитительна! Я еще не встречал женщин, подобных тебе по красоте и уму. Надеюсь, что и сын твой, князь Святослав, — да сопутствует ему удача во всех его делах! — жив и здоров и скоро займет стол своего несчастного отца…
Раб-Эфра замолчал, продолжая настойчиво смотреть княгине прямо в глаза, точно пытаясь завладеть ее сознанием, ожидая от нее каких-то слов, на которые он настраивал ее своими речами. А княгиня смотрела чуть в сторону, на многоцветные узорчатые окна, в которых играли солнечные лучи.
— Что ж ты замолчал? — спросила она, поворачивая голову к раб-Эфра. — Или тебе нечего сказать, кроме лести?
— Это не лесть, моя госпожа, — да не оставит тебя твоя мудрость до конца дней твоих! Это — правда. А говорить правду — все равно что дарить золото и драгоценные каменья: они в равной мере доставляют нам удовольствие и направляют наши мысли в ту сторону, где царит справедливость и согласие. Но иногда таким людям, как я, приходится — по воле своего господина — приносить другим людям неприятности… Да простит меня великодушно моя госпожа за это! Ты видишь, как трудно мне, подарив тебе золото и сверкающие каменья, отнимать их у тебя и вкладывать в твои руки зазубренное железо…
— Ничего, иногда железо полезнее золота и каменьев, — усмехнулась Ольга. — Я слушаю тебя, щедрый жидовин.
— Что ж, я приступаю к своим нелегким обязанностям, — склонил голову раб-Эфра и продолжил, но уже совсем другим голосом, в котором не было журчанья, а все согласные выступили наружу, точно камни в обмелевшем ручье: — Дошло до моего господина, великая княгиня, что ты рассылаешь людей в подвластные тебе области к повелителям других народов с приглашением их в Вышгород, не поставив об этом в известность моего господина, бен Хазара, — да пошлет ему всевышний крепкое здоровье! Ты не дала в прошлом году воев великому царю моему каганбеку Иосифу — да будет вечна его власть над своими рабами! Ты послала воев нечестивому цесарю ромеев Константину, — да будет проклято имя его во веки веков! Мой господин-наместник великого царя хазар Иосифа в Киеве спрашивает тебя, княгиня: что означают твои действия и как долго ты будешь противиться воле великого царя? — И с этими словами раб-Эфра снова уставился своими жгучими выпуклыми глазами на княгиню Ольгу.
«Однако, он на кого-то похож, — подумала княгиня, чувствуя, что опять начинает подпадать под влияние иудея. — Скорее всего… на жабу. Да-да, именно на жабу! — воскликнула мысленно княгиня Ольга, и почувствовала, что чары ослабли, перестают на нее действовать. — Жаба точно так же смотрит, выпучив глаза и почти не моргая. Ей бы только его баранью шевелюру…» — и губы ее чуть дрогнули в улыбке, заметив, как потемнели глаза иудея, и в них исчезли острые иглы света.
Но надо отвечать, и она заговорила тем голосом, каким умела говорить с врагами:
— Да будет тебе известно, а через тебя, презренный раб, твоему господину наместнику, что каждую весну наш народ празднует обновление природы, вступление в новую жизнь. Он молит своих богов дарованию милости земледельцам, выращивающим хлеб и всякую овощ, ремесленникам, изготовляющим нужные для народа предметы, купцам, везущим товары, производимые на нашей земле, и привозящие к нам товары иноземные. Что касается воев, то их у меня нет по-прежнему. Что до тех, которые пошли в страну ромеев, то пошли они туда своей охотой, потому что ромеи расплачиваются с ними за их ратные труды настоящим золотом, а не красивыми словесами, на которые ты, раб своего господина, так падок. Если у тебя нет других вопросов, ты можешь идти к своему господину и передать ему мои слова. Я не держу тебя.
— Благодарю тебя, великая княгиня, за оказанную мне честь… Да сверкает твоя красота еще многие годы! — согнулся в поясе раб-Эфра, а в его глазах и словах проскользнула все та же неуловимая усмешка, как будто он знал о самой княгине что-то такое, что давало ему право говорить таким образом. — Я передам своему господину твои слова. Хотя знаю, что они его не обрадуют. Надеюсь, мы еще встретимся.
И Аарон раб-Эфра стал пятиться к двери, кланяясь через каждые два шага.
Едва закрылась за ним дверь, в гостевой палате сгустилась напряженная тишина.
— Что думаете? — спросила княгиня, разрушив тишину, и требовательно глянула на воеводу Добрыню.
— Думаю, княгиня, что он приходил к тебе соглядатаем, — ответил тот не задумываясь.
Княгиня обратила взор на Исфендиара.
— Я согласен с воеводой, моя госпожа, — да продлится твоя мудрость на многие годы! — заговорил Исфендиар несколько нараспев, встав и приложив правую руку к левой части груди. — Этот иудей пытался выведать у тебя кое-что о твоем сыне и нашем князе Святославе, — да будет его путь прям и удачлив! Просто так наместник не послал бы этого иудея в Вышгород. Однако должен заметить, что на этот раз ты победила его, моя госпожа, в словесном поединке. Я велю своим людям в Киеве, — да будет на то твоя воля, моя госпожа, — выведать, что там происходит во всех подробностях. Да простит мне моя госпожа мое многословие, но главное, что заставило наместника послать к тебе своего слугу, заключается в следующем: наместник царя Хазарского и его люди настолько обнаглели, что не чтят ни людских законов, ни божеских, творя насилие и несправедливость по отношению к киевлянам. Так ведут себя завоеватели из страха перед покоренным народом, готовым восстать против своих поработителей. Особенно в этом преуспели наемники-хорезмийцы. Они отнимают у горожан все, что им понравится, хватают не только на улицах, но и в домах юных дев и молодых жен для своего услаждения, убивают мужей за косой взгляд, громкое слово, тем более за сопротивление беззаконию, ими же творимому. Так ведут себя крысы, почуяв гибель корабля во время шторма в открытом море: они пожирают себе подобных, чтобы принять смерть с набитым брюхом.
— Хорошо, почтенный Исфендиар, — произнесла княгиня Ольга. — Посылай в Киев своих людей. Пусть они удержат киевлян от преждевременного восстания. Ясно, что раб-Эфре известно о выходе князя Святослава из Невогорода. Но он не может знать, куда ведет свое войско наш повелитель.
