А Солнце все еще медлило за кромкой земли, щупая темное небо тонкими перстами багровых облаков. Гасли одна за другой звезды, лишь утренняя звезда бога Хорса, указывающая путь светилу, искрилась, радуясь новому дню.
Святослав умылся, отрок подал ему холщевый рушник. Рядом уже стоял слуга-брадобрей с острым ножом и корчажкой с гусиным жиром. Святослав уселся на стул-складень, подставил свою голову брадобрею.
Подошел тысяцкий Путята, стал докладывать о происшествиях в лагере за ночь и донесениях дозорных.
— В полку левой руки подрались двое муромчан с северянами из-за подковы, один северянин ранен ножом. Велел бить кнутом поножовщика и взыскать с него пять дирхемов в пользу раненого. С остальных по два дирхема в пользу казны. С головного дозора притек вестник: за небольшой речушкой, что впадает в Итиль, собирается войско. Всю ночь шумели, жгли костры, стучали топорами, через реку устраивали заплот, чтобы лодьи не могли пройти. Забивают в берег колья. Отсюда будет верст десять. На закат солнца видели конных. Кто такие, неведомо. Посол до полуночи требовал, чтобы ты принял его, еле успокоили. Сейчас опять требует того же. А больше ничего не случилось.
Святослав доклад выслушал молча, велел войску завтракать и грузиться на корабли, коннице идти до места, где собирается вражеское войско, добыть языка, выведать, что за войско, сколько, кто воевода, главное ли это войско или только заслон, в сечу не вступать, разведать местность, нет ли где засад. Прислать к нему ладейных мастеров, затем собрать воевод и тысяцких. Посла привести после завтрака.
Ладейных мастеров было пятеро — все родные братья из Смоленска. Все, как на подбор, кряжистые, бородатые, в кожаных штанах, пропитанных гусиным жиром, в коротких кожаных же кафтанах, сзади за поясом топор, сбоку большой нож в деревянных ножнах, но голове войлочные колпаки.
Подошли, сняли колпаки, поклонились, встали в ряд, сложив на груди могучие руки, уставились на князя светлыми, как родниковая вода, глазами.
— Козары перегородили Итиль, — сказал князь. — Что будем делать?
— Надо на три-четыре особо крепкие лодьи поставить ромейские ножи для резания канатов, — заговорил один из мастеров, не самый, между прочим, старый из них, но, видать, наиболее сведущий. Ножи имеются, я тебе, княже, о них сказывал.
— Помню. Сколько времени это займет?
— Не шибко много. Пока вои сядут на суда, мы спроворим. Люди у нас имеются.
— Хорошо. Как резать будете?
— Если канат один и поверху, то дело это простое: разогнали и… Тут главное — попасть меж плавающими лесинами. Лодья может пострадать, но это уж как водится. Если каната два, один на глубине, другой сверху, а лесины идут сплошняком, тогда надо высаживать рубщиков на плотах. Тоже дело не шибко сложное, но хлопотное. И вои нужны, гораздые стрелять из луков, чтобы защитить рубщиков от супротивных лучников…
— Вряд ли они успели поставить такой крепкий заплот, — качнул головой Святослав. — Река широка, течение сильное — не выдержит.
— Мы тоже так мыслим, княже. Но готовиться надо к худшему.
— Добро. Снаряжайте лодьи, — согласился Святослав и отпустил мастеров.
Затем с воеводами и тясяцкими обсудили, каким строем идти лодьям, чтобы, в случае задержки на заграждениях, не сбиться в кучу, кто атакует берег, в каком порядке, уточнили лишний раз, как извещать князя и получать от него приказы, какие сигналы дымом выставлять в том или ином случае, какие звуком турьих рогов или козьих рожков, чтобы хитроумный враг не смог внести в ряды воинов сумятицы своими ложными сигналами и посылками.
Рассвело. Хотя туман сгустился еще больше, и ничего в десяти шагах нельзя разглядеть, однако везде уже суетились вои, ржали кони, бряцало оружие, стучали топоры, раздавались команды сотников, перекликалась дальняя и ближняя стража.
Князь внимательно и с удовлетворением вслушивался в эту привычную походную суету, возникающую как бы само собой, а на самом деле являющуюся вполне управляемым движением десятков тысяч людей, и все более успокаивался: дело идет так, как и должно идти, и пока ничего неожиданного не приключилось.
ГЛАВА 19
Посол, величественный как павлин, шагал мелкими семенящими шагами. За ним, выстроившись гуськом, шли слуги с золотыми и серебряными подносами, с драгоценными дарами на них, с большими и малыми ларцами. Отдельно несли богато изукрашенные сабли и кинжалы, доспехи, узорчатые поволоки.
Святослав сидел на коряге всё в тех же рубахе и портах, поверх рубахи кожаная безрукавка, да на поясе большой нож в деревянных ножнах. Сзади полукругом стояли вооруженные отроки; впереди их несколько седоусых воинов, когда-то обучавших князя воинскому искусству, тоже в полном вооружении, а за спиной князя главный жрец бога Перуна, в длинной, ниже колен, рубахе, в кафтане из волчьих шкур мехом наружу, с лапами, хвостами и оскаленными мордами, с посохом в руках, обвешанный ожерельями из звериных черепов и колокольцами.
— Великому кагану Руси, — да будут дни твои наполнены звонкой радостью! — от великого каганбека страны Хазар, — да продлится его счастливое царствие на долгие годы! — я, ибн Эфраил, посол моего царя, повелителя и господина, передаю привет и драгоценные дары! — да радуют они твой взор и ласкают твою десницу! — произнес Эфраил восторженно, остановившись в пяти шагах от князя, и склонился в низком поклоне, прижав правую руку к сердцу.
И едва он произнес приветствие, как слуги посла раскатали перед князем бухарский ковер и начали складывать на него подносы и ларцы с дарами, оружие и поволоки.
— Это опять ты! — усмехнулся Святослав, глядя на склоненного в поклоне посла. — В Киеве, помнится, ты не кланялся и даров не подносил. Улестить хочешь? Купить? Поздно спохватился, жидовин. Я не за дарами пришел со своим войском. Я пришел положить конец вашему царству, разрушить ваше осиное гнездо. Как и обещал в Киеве. Или ты ничего не сказал о моем обещании своему господину, каганбеку Козарскому?
— Я все сказал ему, князь, как ты и повелел, слово в слово! — воскликнул посол, выпрямляясь. — Но разве дело в словах! Дело в нас самих. Человеку свойственно ошибаться и совершать поступки, противные воле богов. Но мудрый человек сумеет вовремя понять, что идет по ложному пути, сумеет остановиться, поразмыслить, прислушаться к тому, что советуют ему боги, и не делать того, что может принести вред не только тем, на кого он ополчился в минуту гнева, застившего его разум, но и ему самому, — сыпал словами, сдабривая их медоточивыми улыбками, ибн Эфраил. — Мой царь, господин и повелитель, рад будет видеть тебя, великий воин и государь, своим гостем. Уже готовятся столы и лучшие угощения, какие только может выдумать искушенная прихоть человеческая. Юные девы, не знавшие мужа, обученные искусству любви, омывают свои тела в чистейших водах царских фонтанов, умащают их благовониями, присланными из Индии и Египта. Ты испытаешь, светлейший князь, — да будет каждый день твой наполнен благоуханием! — такое удовольствие, такие наслаждения, какие не испытывают ангельские души, вечно пребывающие в райских кущах. А потом, отдохнув, ты можешь продолжить свой путь на юг, в земли нечестивых исмаильтян, разграбить их города, предать мечу их жителей, отомстить за русских воев и кагана Киевского Хельги, твоего высокородного деда, которые пали от мечей презренных рабов своего бога Аллаха. Никто не станет чинить тебе препятствий на твоем благородном пути, ты покроешь славой свое оружие и добудешь много богатств и рабов.
