— А не испортились? — поинтересовался Кравцов, рассматривая жестяную банку.
— Никак нет. — Довольно ухмыльнулся "состоявший для особых поручений" при Мартинсоне Завьялов. — Открывали-с, ели. Отличного качества тушенка, смею заверить. Не хуже, чем на фронте.
И он подвинул к Кравцову остальные "нежданные дары": мешочек с рисом, три буханки хлеба, и коробку с сотней папирос.
— Как же я все это унесу? — озадачился весьма смущенный такой роскошью Кравцов.
— А я вам, так и быть, "сидор" в счет вещевого довольствия выдам. — Вполне панибратски подмигнул Завьялов. — Но вы уж, голубчик, в следующий раз с ним и приходите, хорошо?
И он действительно раздобыл для Кравцова хороший еще, хоть и поношенный вещевой мешок, присовокупив при расставании — вполне возможно, и от широты душевной, — два билета на спектакль в Камерный театр.
— Сходите вот, Максим Давыдович, на таировских "Ромео и Джульетту". Знатоки говорят, изрядная получилась постановка.
"С кем же я пойду? — вздохнул мысленно Кравцов. — Эх, не нашел, я Рашель. Вот с кем на "Ромео и Джульетту" идти следовало! А так с Саблиным придется или с Урицким. Впрочем, у Семена жена, и у Саблина женщина…"
Следующим в списке инстанций значился начальник Оперотдела Ян Берзин.
С Берзиным Кравцов был знаком, но не более. Тот одно время входил в РВС Восьмой армии, но ни по службе, ни "прост так" они с Максом Давыдовичем особенно не пересекались. Случая не было. Однако теперь представился.
— Я бы хотел, чтобы вы, Максим Давыдович, взялись для начала за разбор трофейных документов. Нам, видите ли, в Крыму и на Севере досталось кое-что… Да все руки не доходили или людей, владеющих языками, не оказывалось. Вот и лежат. Возможно, что и ерунда: нет там ничего. Просто бюрократия всякая, не у одних нас страсть бумажки плодить. Но и обратное исключить нельзя. А сейчас вот и из ДВР от товарища Уборевича кое-что доставили… Вы по-английски, случайно, не читаете?
— Случайно, читаю, — коротко, по-деловому ответил Кравцов и в тот же момент понял, что, хотя по-английски он, вроде бы, действительно читает вполне свободно, совершенно не помнит, чтобы когда-нибудь учил этот язык.
— Вот и хорошо, — обрадовался Берзин. — Вот этим вы и займетесь. Сегодня уж ладно, считайте себя свободным, а с завтрашнего дня приступайте. Можно и по вечерам, если занятия в Академии будут в утреннее время. Я распоряжусь. Вам подберут помещение, сейф, стол, бумагу… Ну, в общем, все, что требуется.
На том и расстались, но, выходя из здания Региступра, встретил Кравцов еще одного знакомого, и сильно этой встрече удивился.
Георгия Семенова Максим Давыдович знал хорошо. Познакомились еще до революции. Встречались в Петербурге — до эмиграции Кравцова — и Париже. Виделись в Мюнхене весной четырнадцатого, и позже — уже после революции — в Петрограде, Москве, Киеве… На Украине в Гражданскую пересекались неоднократно… Вот только, насколько знал Кравцов, Семенов все эти годы оставался членом партии социалистов-революционеров. Однако двадцать первый год, в этом смысле, отнюдь не восемнадцатый, когда левые эсеры заседали в Совнаркоме, и даже не девятнадцатый, когда из тактических соображений кто только и с кем не вступал на Украине во временные союзы. Обстоятельства изменились, люди тоже.
— Не нервничай Макс, — сказал между тем Семенов. — Я служу в Региступре с двадцатого. А до того служил в ВЧК. И все, кто надо, все, что надо, обо мне знают…
"Ой, ли! — покачал мысленно головой Кравцов. — И про то, как Володарского кончал знают? И про покушение на Ильича? Что-то сомнительно".
— Я, Жора, по состоянию здоровья ни о чем больше волноваться не могу, — он хотел было улыбнуться на слова Семенова, но не смог. — Но спасибо за разъяснения. Так ты и из партии вышел?
— Я в РКП(б) с апреля месяца состою.
— Ага, — кивнул Кравцов.
Такой поворот сильно облегчал общение, но некоторых вопросов все равно не снимал.
— А кстати! — вспомнил вдруг Кравцов, уже прощаясь с Семеновым. — Ты ведь, вроде, с Буддой в приятелях состоял?
— С Буддой? — насторожился Семенов. — Ты кого имеешь в виду?
— Будрайтиса из Особого Отдела.
— Тут, Макс, вот какое дело, — чувствовалось, что Георгий очень осторожно, если не сказать "тщательно", подбирает слова. — Я позже интересовался в ЧК. В смысле, искал Будрайтиса. Только никто никогда о таком сотруднике там не слышал. Но он, я думаю, не из белых был. Его в Восьмую армию кто-то из наших вождей определил. И…
— И все, собственно, — добавил Семенов, пожимая плечами. — Слышал потом от кого-то, что он умер, но сам понимаешь, ни имени, ни фамилии его настоящих я не знаю.
2.
А во Второй Военной гостинице его ожидала записка от Рашель. Кайдановская, оказывается, заходила утром, перед занятиями, но Кравцова не застала и написала ему письмо. Писчей бумагой ей послужил клочок обоев, а писала женщина чернильным карандашом, но командарм отметил округлый ровный почерк и умение лапидарно излагать свои мысли, что с большой определенностью указывало на гимназическое прошлое "отправителя". А еще он понял, что Рашель рада его появлению в Москве и даже весьма этим фактом воодушевлена, и, едва дочитав послание, бросился разыскивать ее по всем указанным в письме адресам. Забег получился впечатляющим. Куда бы он ни приходил, везде Кайдановская "только что была, но уже ушла". Однако, как сказал поэт Тихонов — хотя и по-другому поводу, — гвозди бы делать из этих людей. Кравцов был из той породы, что если берется за что, на полпути не бросит. И, в конце концов, он Рашель нагнал. Сделав по Москве сложных очертаний "восьмерку", он вернулся на Миусскую площадь и, войдя в третий раз за день в университет имени Свердлова, увидел Кайдановскую на лестнице в окружении группы возбужденных до крайности юношей и девушек. Они там что-то живо обсуждали, но Кравцов водил цепи в штыковую, ему ли пасовать. Раздвинув галдящую молодежь одним неуловимым движением, он взял Рашель за плечи, развернул к себе лицом, и, не медля — пока решительность не выдохлась — поцеловал в губы.
Поцелуй был… Ну, что сказать? И разве что-нибудь можно объяснить словами? Да и нужно ли? Вкус ее губ — пронзительный как эхо в горах… решительный словно смерть, — был полон неразвернутыми пока, не определившимися и нереализованными вероятностями будущего…
Что-то случилось в это мгновение. Что-то настолько значительное, что все присутствующие ощутили "движение" времени и вибрирующее напряжение мировых линий. На лестницу упала тишина. И тишина эта все еще звенела в ушах Кравцова даже после того, как окружающая действительность вернула себе власть над жизнью и временем. Снова задышали и заговорили люди, воздух наполнился звуками и запахами, и Рашель шла рядом с ним, увлекаемая твердой рукой бывшего командарма, но "момент истины" не исчез вовсе, стертый пресловутой "злобой дня". Он остался с Кравцовым как мерило и эталон, и как ключ к тайне, которая, получив свободу, бродила теперь в его крови, смешиваясь с любовью, нежностью и страстью…
