Лексу это нравилось. На таком песке можно рисовать. Очень красивые узоры, как в детских игрушках. Лекс улыбнулся и пошел вслед за Михаилом.
Через несколько десятков шагов он понял, что и подложка тоже, в свою очередь, не была одноцветной. Ее оттенок менялся время от времени, иногда плавно, позволяя выбрать что-то подходящее для себя, иногда резко, обнажая границу. Базальтовое стекло могло быть и розовым, и черным, и серым. Любым. Иногда оно полностью совпадало с оттенком песка, и они становились неотличимы друг от друга. В других местах диссонанс этих двух цветов практически кричал.
– Здесь живет художник. – Лекс не задавал вопрос, а высказал свою догадку, практически уверенность.
– Почти, – беззаботно махнул рукой Михаил. – Шевелись, а то дойти не успеем, как придется покидать это место. Вечно времени на дорогу уходит даже больше, чем на пообщаться.
Мужчина был одет в белое простое кимоно из хлопка. Грубая материя, Лекс видел рельеф материала даже с тех нескольких метров, отделяющих его от потенциального учителя. В руке он держал то, что сначала Лекс принял за оружие – какую-то деревянную палку. Но заканчивалась он кистью, тонкой, небольшой. Не такой, какой красят заборы, хоть и достаточно жесткой.
– Привел. – Констатировал Михаил.
Мужчина молча кивнул. Он явно был откуда-то из Японии. Или из Китая? Лекс не знал. Ростом, по крайней мере, он был ненамного выше Лекса.
Учитель, держа в руке свою гипертрофированную кисть, сделал несколько шагов, обходя Лекса по дуге. Нет, маляром он точно не был. Слишком гордая походка, слишком выверенные шаги. Теперь Лекс думал, что может – это мастер восточных единоборств? Какого-нибудь тайного учения, которое могло ему здесь пригодиться? Было бы здорово. Но кисть? Художник-каратист.
– Я из Китая. – Решил пояснить незнакомец. Слова резанули по слуху Лекса, словно были произнесены так, что мальчик не должен был их услышать. Они казались и знакомыми и незнакомыми одновременно. Чужими, но почему-то все же абсолютно понятными.
– Игры разума, – тихо пояснил Михаил, когда Лекс вздрогнул. – Учитель говорит на своем китайском, мы на русском. Но ведь ты понимаешь, что никто из нас на самом деле не говорит. Так что мы понимаем друг друга легко. Но продолжаем чувствовать чуждость сказанного. Незнакомость. Иногда даже иной образ мыслей. Привыкнешь. Лекс кивнул.
– И я должен проверить, стоит ли тебя учить, – добавил учитель. Видимо, внешний осмотр был завершен.
Китаец повернулся полубоком и поднял кисть. Быстрым тягучим движением, превратившимся почти что в танец с кистью, он нарисовал на песке символ. Иероглиф.
Кисть касалась песка легко, поэтому линия получилась совсем тонкая, не всегда даже пробивающая песок до самого базальта. Сложная линия, причудливо меняющая свое направление, делающая где-то ниже центра маленькую петлю.
И этот иероглиф оказался узким. Уже тех, что приходилось видеть Лексу на разных упаковках, декоративных вазах и прочих вещах, где нынче нередко можно встретить подобные слова-картинки.
Песок в месте, где они стояли, был почти белым, с совсем небольшим налетом серости. А вот базальт под ним, наоборот, блестяще черным. Получилось красиво.
– Вы художник, – еще раз высказал свое убеждение Лекс.
– Я каллиграф. – Снизошел до ответа учитель. – Я не занимаюсь всякими глупостями. Китаец шагнул назад от своего творения и протянул кисть Лексу.
– Повтори.
Лекс примеривался долго. Он понимал, что эту линию нельзя провести медленно. Нельзя поправить. Нельзя дорисовать потом то, что не получилось сразу. Это должно оказаться одним движением, которое может быть прерывистым, может быть плавным, может, в конце концов, быть бесконечным, но оно должно оставаться одним движением по сути своей.
В итоге, он шагнул вперед и уверенно изобразил еще один иероглиф рядом с тем, что нарисовал учитель. Он лишь отдаленно напоминал оригинал. Линия вышла толще, в паре мест Лекс точно слишком резко дернул кистью. Но сходство все же было. Лекс повернулся и посмотрел на китайца, отдавая ему обратно кисть.
– Это, – указал китаец на иероглифы, – знак ангела. Я возьму тебя. Рисовать умеет немало народу. Но вот понять, что суть письменного языка есть движение, только единицы из европейцев. Все они видят лишь статичную картинку. Обделенные разумом. И ты недалеко от них ушел кстати. Кисть принесешь свою. Плата, для начала – аллея из чудесных ив отсюда и до того горизонта. Приходи, когда сочтешь, что ты готов. Лекс кивнул.
– А как я вас найду? – Лекс повернулся к Михаилу. – Ты меня приведешь? За Михаила ответил учитель:
– Приходи тогда, когда поймешь, как меня найти.
Глава 2
Там, между холмов, в тени высоких берез, осин и сосен, пряталось заболоченное озеро.
Лекс прятал его тщательно. Он не случайно выбрал это место, эту тень, эти деревья вокруг. Он хотел иметь тайну в тайне – маленькое озеро, скрытое от чужих глаз, показывающее себя только тому, кто сумеет подойти вплотную. Будет знать, куда подойти.
Кувшинки уже отцвели, но круглые листья водных растений плавают так плотно, что под ними невозможно разглядеть дно. Листья не только зеленые, многие из них предпочитают бурые тона, красноватые, иногда почти фиолетовые, словно не нужен им хлорофилл, они вполне готовы от него отказаться ради своего дикого цвета. И это не осенние цвета, Лекс уверен, что такими листья могли быть и в середине, в самом разгаре лета.
Как ни странно, этот сдержанный тайный разгул красок не кажется ни кричащим, ни аляповатым. Все в самый раз у лесного озера, прячущегося в тени деревьев, между холмов.
Вода прячется под этими листьями, она и так темная из-за постоянной тени, в которой приходится существовать озеру, а под круглыми плавающими листьями она становится совсем черной, непроглядной, неразгаданной. Скрывает все не только в глубине, но даже камушки, тихо лежащие у самого берега, на отмели. Вода делает озеро сродни черному звездному небу. Только в ней нет даже звезд.
Где-то в середине озера разместился омут, глубокий, не по рангу глубокий омут для тихого лесного озера. Этот омут – кузница, ради которой, вопреки мнению холмов, Лекс прячет среди них это озеро. Он чувствует, что духи холмов выражают сдержанный скептицизм по поводу этого соседства. Они быстро освоились со своей новой ролью, примеряли ее на себя, потренировались, и теперь считают, что имеют полное право голоса, как любая женщина в христианской стране, как любой ребенок, получивший водительские права. Может, и не по любому вопросу современности, но на тему того, что разместить рядом с ними, прямо под их склонами, они точно хотят высказаться. Хотят проголосовать.
Но Лексу необходимо где-то поместить свое озеро, поэтому он поступает как диктатор, как ненавистный гражданами сатрап. И единолично, не испрашивая разрешения, продолжает создавать водяное блюдце, разукрашенное тиной.
