– Да, – Говоров глубоко затянулся и чуть не закашлялся. – Мужики, что постарше, сдюжат, а вот молодежь и поломаться может. Один, видишь, чуть шапку пополам не разорвал.
Фефер зло посмотрел на Говорова и натянул шапку на голову.
– Ничего я не поломаюсь, только я в отряд уйду, буду немцев бить.
– Да? Это в какой? – разобрала меня злость. – Не знаю я отряда, в который тебя возьмут.
– Но как же, товарищ…
– Тихо!
– Леший, ты чего? – перешел на шепот Герман. – А если они меня опять заставят, да я следующий раз просто в них выстрелю.
– Все, закончили истерику. Есть задание. Осторожно, но только очень осторожно, надо выяснить, что в городе происходит. Заметили, что часть немцев одета как-то странно. Будто у них форма не новая, как бы не второго срока ношения. Еще унтер этот, акцент мне у него не понравился. Не польский это акцент, не белорусский, не украинский…
– Может, финн? – предположил Глухов.
– Может, тогда это плохо. Эти лесовики знатные и из-за войны нас здорово ненавидят. Но у финнов своя форма должна быть, а тут немецкая.
Говоров решил сегодня тоже не ехать – было ему к кому на ночь заскочить, да и на базаре кое-чего продать надо, как и Феферу со товарищи. Тем более надо место в санях освободить. Я тоже прихватил котомку и отправился здоровье поправлять. В госпиталь пропустили без проблем, видно, морда лица показалась охраннику соответствующей месту посещения. Из-за нее же и Ольгу чуть инфаркт не хватил, когда та увидела меня в коридоре.
– Проходите, больной.
Как только дверь закрылась, Оля бросилась ко мне – бледная, глаза в пол-лица и губы трясутся.
– Тихо, тихо, все нормально – это маскировка. Очень уж много сейчас народа в городе, кто меня опознать может, и не факт, что никто донести не попытается.
– Врешь, я врач – вижу.
– Ты мою старую морду видела? Ту, что в порезах была. Похожа на настоящую? Вот и здесь тоже. Каждые несколько часов подправлять приходится, – посмотрел в зеркало, что висело на стене. – Ну вот – опять половина опухоли сползла. Дай пять минут.
Особо усердствовать не стал, здесь, и в самом деле, у персонала глаз наметан – могут сильно удивиться, чего это у больного вид стал значительно хуже, чем до начала лечения. Видя метаморфозы, что прямо на глазах приключаются с моей внешностью, Оля успокоилась, хотя и поглядывала на меня с затаенным страхом.
В этот мой заход добычей оказались всего шесть ампул с морфием и две пачки первитина в таблетках. Этот наркотик в отличие от морфия мы пока не применяли, хотя было его у нас и немало уже. Бойцы, как и я, впрочем, плохо себе представляли, как надо правильно обращаться с наркотическими веществами. Одно дело – сделать обезболивающий укол раненому, а другое – пичкать здоровых людей. Правда, и нагрузок таких, чтобы подстегивать организм, у нас пока не было. Ольга тоже не могла особо помочь – она знала, что во фронтовых частях первитин употребляется, и часто в больших количествах, и вроде без особых проблем. Но шеф госпиталя очень неоднозначно относился к наркотикам, что передалось и ей. Немец утверждал, что небольшие нервные расстройства, наблюдаемые у солдат и почти всегда прекращающиеся, если тех помещали в спокойную обстановку и прекращали давать препарат, только первая ласточка. Неизвестно, что будет дальше, но то, что дальше будет лучше – вряд ли. Он предрекал опасности вплоть до расстройства психики, потому что, хоть человеческий организм вещь крепкая, но в то же время хрупкая.
– Что это за стрельба была? – доктор успокоилась и теперь демонстрировала извечное женское любопытство.
– Хреновая была стрельба. Последнее время в городе арестов не было?
– Были, Евграфова взяли, он профсоюзами заведовал в железнодорожных мастерских. Раньше, а сейчас там работает. Еще Ливитиных, всех троих.
– Евреи?
– Вроде нет. Хотя…
– Короче, сегодня расстреляли больше трех десятков человек. Пять женщин.
Ольга охнула, тут же прикрыв рот рукой.
– За что?
– Не знаю. Может, за что-то, а может, просто так. Чтобы полицаев и бургомистров кровью повязать, дабы те партизан и возвращения наших боялись больше, чем немцев.
– Как же они согласились? Стрелять-то.
– А никто не спрашивал – либо ты стреляешь, либо тебя.
– Ты тоже?..
– Да.
– Милый… Может, тебе спирта… Если тебе можно?
– Можно и даже нужно. Не разбавляй.
Мензурка, граммов на семьдесят, ухнула без какого-либо сопротивления организма. Ни вкуса не почувствовал, ничего. Чего-то часто я прикладываться начал.
– Еще есть дело – много немцев в городе. Кто такие, знаешь?
– Ну, комендантская рота, это понятно. Батальон, но вроде не полный, охранной дивизии и какие-то латыши. Батальон «Арайс», и знаешь, командира их тоже зовут Виктор Арайс, он вроде до присоединения в латвийской криминальной полиции служил. Во всяком случае, он сам так говорит.
– Ты с ним разговаривала?
– Да. Он приходил в госпиталь. Батальон не целый, их должно быть чуть меньше сотни.
– Что еще говорил?
– Хвалился, что очищали Латвию от евреев и приспешников коммунистов.
– Как очищали?
– В лагеря отправляли.
– Что-то после сегодняшнего слабо верится.
– Ты думаешь…
– Не знаю. Еще что-нибудь?
– Вроде все.
Глава 9
До конца ее дежурства оставалась пара часов, так что, снабдив ключами от дома, Ольга выпроводила меня. К ее приходу, как сумел, нажарил картошки с салом и репчатым луком.
– Ух ты, какой запах, – Оля заскочила в дом, стягивая на ходу пальто и сбрасывая валенки, обутые в калоши. – Прямо мечта гастроэнтеролога. Не может быть, варенье! А у меня чай есть, настоящий! А это что, масло? И творог? Я стану толстая и некрасивая, вот! Сейчас, только освобожусь от этого амбре.
Показала язык и побежала переодеваться. От нее, и правда, пахло лекарствами и еще чем-то более неприятным, то ли карболкой, то ли еще какой химией.
– Ой, ты даже бойлер нагрел! – раздалось из глубины дома. – Молодец!
– Погоди, там вода, небось, еле теплая – я его только недавно растопил.
– Это лучше, чем холодная!
У хозяйки нашелся даже суп, он стоял на холодной террасе. Кастрюля была погружена в наполненный снегом тазик, а крышка прижата здоровым камнем.
– От кого еду прячешь?
– Крысы. Никакого сладу с ними нет. Кошку, что ли, завести.
– Кошки вроде крыс не ловят, только мышей.
