Хозяйка не вошла, а чуть ли не вползла в дверь.
– Я спать…
Э нет, так не пойдет.
– Ты когда ела в последний раз?
– Не помню. Вчера…
– Тогда еще полчаса без сна переживешь.
Пришлось сначала умыть девушку ледяной водой, а затем кормить едва ли не с ложечки. Все же я чувствовал за собой вину – работы хирургам госпиталя мы подбросили порядком. По словам очевидицы, что клевала носом над тарелкой, после взрыва в госпиталь доставили тридцать два человека. Но это было просто последней каплей, до этого в течение месяца нарастающим потоком везли раненых. В основном из-под Москвы. В последние дни этот поток особенно усилился, и, что самое неприятное для хирургов, массово пошла гангрена. До того тоже попадались запущенные ранения, но сейчас, вероятно, на фронте истощились запасы медикаментов и перевязочных материалов, кроме того, большое количество обморожений вносило свою лепту. Вот почему у них вонь такая стоит.
– Каждая ампутация – это не просто кошмарная работа, где кровь, гной и вонь. – Произнося эти слова, девушка продолжала монотонно жевать, похоже, это никак не действовало на ее аппетит, да и аппетита того было чуть-чуть. – Это еще слезы и крики. Здоровые мужики ревут, как дети, отказываясь от ампутаций. Им объясняют, что иначе они просто умрут, но сначала сгниют заживо, но те ничего уже не понимают. Я помню, как такие же немцы еще осенью шутили и пытались заигрывать, сейчас их как будто подменили: худые, обмороженные, глаза затравленные. Костя, по-моему, в них что-то ломается, не во всех, но во многих попавших к нам.
Ну да, еще месяц назад это были победители, пусть даже кому-то из них и не везло, но теперь из несущих смерть и боль они превратились в эти смерть и боль принимающих. Тяжело – из сверхчеловека в измученного болью и страхом калеку.
– В городе тоже все плохо… – глаза у Ольги уже закрылись, и теперь она отхлебывала теплый напиток из морковного чая, скорее, на ощупь. – Медикаментов нет, а среди гражданских тиф, скарлатина, пневмонии, грипп, даже несколько случаев холеры. В таких условиях почти все это смертельно. Вы у себя там внимательно…
Ее голова окончательно упала на грудь, и девушка засопела. Раздевать не стал, просто перенес на кровать и укрыл получше. Похоже, она так проспит сутки. Если дадут, конечно.
Проснулась Оля к вечеру, точнее, встала по нужде. Тут я уже усадил ее еще раз за стол, за которым она уже кое-как проснулась.
– Никто не приходил?
– Стучались пару раз. Ты не слышала, а я не вылезал. Тебя насколько отпустили?
– До утра. Ты извини, но я сейчас поем и опять спать – неизвестно, когда следующий раз домой попаду.
– Да ничего, я терпеливый. Если что, я знаю недалеко один бордель. Так себе, конечно, но при длительной голодовке…
– Ого, – в голосе девушки прорезался язвительный интерес, хорошо – значит, оживает. – Это с каких это пор ты стал подобными заведениями интересоваться?
– Точно пору не скажу, но интерес давний, наверное, а вот само заведение с месяц как обнаружил. Не понравилось, пришлось одну особу из местного личного состава даже силой забрать. Вам, кстати, медсестры не требуются в госпитале?
– Ты разговор на медсестер не переводи.
– А я не перевожу, я его для того и завел. Надо одну девушку на работу устроить, а то по моей милости она теперь безработная, хотя точно могу сказать, что работа та ей не нравилась. А к вам в госпиталь, небось, без протекции никак?
– Медсестрой вряд ли, санитаркой можно попробовать. А теперь рассказывай, что за история.
По мере рассказа едко-гневный взгляд слушательницы все более теплел, пока в уголке одного из глаз не показалась слезинка.
– Ладно, пристрою я твою Джульетту, Ромео, но гляди – если что, я на ампутациях руку набила. Колонку топил?
– Да, но, может, уже не очень горячая.
– Тогда я мыться, и если в процессе не сильно устану, то, может, и не сразу усну. Лови момент.
– Ага, все-таки опасаешься, что в бордель ночевать уйду? Или поняла, насколько я лучше, чем грелка.
– Не льсти себе, человек-грелка, это все мягкое женское сердце, которое тебе удалось разжалобить своей сказкой.
Глава 17
Хотя само празднование Нового года и, соответственно, награждение подарками или одаривание наградами произошли без моего участия, но шум в лагере до сих пор стоял, как в улье во время роения. Уже не один человек успел похвастаться передо мной обновками и заодно поблагодарить. Больше всего впечатление на меня произвел Вальтер. Он сидел у входа в свою оружейную мастерскую и сжимал в одной руке банку консервов, видно было плохо, но, кажется, это было датское сгущенное молоко, а во второй губную гармошку.
– Чего сидим, работы нет?
Вальтер вскочил, приняв стойку «смирно».
– Нет, товарищ командир. Срочной нет.
Ишь, раньше все пытался господином называть. Исправляется.
– С чего вид такой задумчивый – прямо Кант с Гегелем в одном флаконе?
– А вы знаете, что я родом из Кенигсберга? И Иммануил Кант является моим родственником, очень дальним, правда. Вот к Гегелю точно никакого отношения не имею. А задумался… Вы верите в предзнаменования?
– Трудно сказать, в приметы, наверное, скорее да, а вот в предзнаменования вряд ли.
– А я начинаю верить. Нас с сестрой воспитывала тетка. Кирса помнит мать, а отца уже не помнит. Я мать не помню, а отца вообще не видел – он погиб перед самым концом войны, мне тогда двух лет не было, а сестре только исполнилось пять. Но я уже помню послевоенные годы, особенно то, что всегда хотелось есть. Мама умерла в девятнадцатом. Кирса говорит, что она вообще не ела – все отдавала нам. Тогда даже горсть овса была сокровищем. А я помню день, когда впервые досыта наелся. В тот день самым вкусным, невообразимым по великолепию блюдом было сгущенное молоко. Тетя Сиглинд уже не помнит, как эта банка ей досталась, а может, не хочет говорить. Тетя была младше мамы на пять лет. Она так и не вышла замуж, но у меня есть кузина. С ее рождением мы прекратили голодать. Кто ее отец, я не знаю, да и не стремлюсь узнать, это не мое дело, но Ханну я люблю, как родную. Даже не из-за того, что ее рождение спасло нашу жизнь. Она великолепная девушка, такая же красавица, как ее мать, и очень добрая.
Вальтер помолчал, о чем-то задумавшись или вспоминая.
– Точно такую же гармошку она подарила мне на пятнадцатилетие. У нас с Кирсой никогда не было карманных денег, понятно, пока мы не нашли работу, а у Ханны они откуда-то появлялись. Иногда она их даже тратила, понемногу, но в основном собирала – пфенниг к пфеннигу и три раза в год делала подарки на день рождения. Мне, матери и Кирсе. Мы с сестрой тоже дарили ей подарки, но купить ничего не могли, а потому мастерили своими руками. Она так радовалась. Так вот, та гармоника была первым подарком, на который она скопила денег, и это был подарок для меня. Когда ей исполнилось девять лет, она вдруг начала приносить домой различные сласти. Понемногу, первый раз она принесла малюсенький сладкий пирожок с патокой и разделила его на четыре части – всем досталось по совсем крохотному кусочку. Мы с сестрой спрашивали, откуда она взяла деньги, но та упорно молчала, как и тетя Сиглинд. Так продолжалось с месяц, пару раз в неделю Ханна приносила что-то вкусное и делила на четыре равные части, а потом как отрезало. Через три месяца она сделала мне подарок на день рождения.
