В Кантабрии была та же самая смена чувств: я сначала отвергал море, а потом полюбил его. Меня раздражала необходимость терпеть невыносимое соседство этого моря, лишенного воображения и, осмелюсь сказать, не умеющего беседовать с человеком. А потом, перед самой разлукой с морем, я привязался к нему так, что чувствовал боль от мысли, что должен с ним расстаться. Последние ночи в его обществе были для меня болезненным удовольствием. Если я могу позволить себе здесь доверительное признание, я сказал бы, что эта странность – парадокс всей моей жизни. Я, конечно, не единственный человек, который начинает наслаждаться предметами и существами в тот момент, когда они покидают нас. Но я больше, чем другие, развил в себе этот порок или эту любовь к лакомствам: часто я специально удалялся от того, что мне всего дороже, чтобы узнать ему цену. Это опасная игра; в ней можно много выиграть, но еще больше проиграть.
Перед тем как покинуть Кантабрию, я должен был столкнуться с последней опасностью. Во время одного этапа, проходящего по зеленой местности, Путь пересекают подстриженные и хорошо ухоженные газоны. Сначала паломник принимает эти поляны за неожиданный подарок природы. Однако вскоре становится ясно, что это не настоящая природа, а площадка для гольфа. По ней ходят игроки, которые тянут за собой тележки с клюшками. В уме пешего странника рождается подозрение, а затем его последние сомнения устраняет плакат, на котором написано: «Берегитесь мячей!» Тогда странник понимает, что идет по дорожке для гольфа без всякой защиты. Приняв во внимание степень благосклонности местного населения к паломникам, он говорит себе, что некоторые игроки могут почувствовать искушение уравнять свои шансы, сбив точным ударом с ног одного из этих чужаков. Я успокоился, только когда покинул эту площадку, на что у меня ушло целых четверть часа, хотя я бежал со всех ног.
Наконец настал час расставания с морем – тот момент, когда Путь окончательно покидает побережье и уходит в глубь страны. Эта драма происходит недалеко от деревни Ла-Исла, о которой у меня не осталось никаких особых воспоминаний. Удаление от моря происходит постепенно. Вы еще долго продолжаете видеть края утесов, куски маленьких бухт, горизонт. Потом наступает конец: вас окружают поля. Вы находитесь в Астурии.
Кантабрия: школа умеренности
Дойдя до этой точки Пути, я стал полностью сформировавшимся паломником, что проявляется в нескольких внешних признаках, но прежде всего это новое состояние духа. Я уже упоминал о том, что пеший странник грязен. Грязи можно избежать, так что это утверждение – не абсолютная истина. Некоторые бывалые паломники очень аккуратно посещают душевые, которые предоставляют в их распоряжение в гостиницах. Поскольку они, как правило, носят с собой мало одежды, ее постоянно приходится стирать, и они делают это, как только оказываются на очередной остановке. Но по тому, какие предметы одежды сохнут вблизи убежищ для паломников, можно понять, что у каждого странника собственное представление о гигиене и что ни одно из них не является полным. За своей футболкой практически все ухаживают ежедневно. Именно футболки чаще всего развеваются как флаги у входов в укрепленные лагеря, занятые паломниками. На втором месте носки. Остальная одежда реже появляется на веревках для белья, из чего легко сделать вывод, что ее стирают не каждый день.
Одинокий паломник, разумеется, имеет меньше всего побудительных причин, чтобы тратить силы на свой туалет. Я уже упоминал о том, как быстро я превратился в Божьего бродягу. На кантабрийском отрезке Пути я окончательно разучился следить за своей внешностью. С щетиной на щеках и пятнами на брюках, в рубашке, пропитанной потом, который еще и прожгло солнце, я чувствовал себя уютно в этой грязи и даже радовался ее существованию: она казалась мне чем-то вроде защищающей меня брони. Когда человек брошен в мир, где нет ни крыш, ни кузовов, и физически ощущает вокруг себя бесконечность ровного ландшафта, где ничто не останавливает взгляд, в какую сторону ни смотри, и дорога тянется до горизонта впереди и сзади, он, конечно, чувствует себя спокойней, если его окружает его собственный запах. Ему кажется, что этот запах – единственное богатство, которое у него осталось. Встречаясь, паломники инстинктивно держатся на расстоянии друг от друга. Если они подойдут ближе, затхлый запах чужого тела убедит каждого из них, что он может поступить невежливо: еще два шага, и он окажется на чужой территории.
Кантабрийский участок Пути имеет еще одно достоинство: переход к нему после красот баскской природы становится для паломника, идущего по пути совершенствования, дополнительным уроком смирения. Вначале паломник какое-то время верит, что Путь предназначен для него и проложен, чтобы услаждать его взгляд. Пройдя несколько десятков километров по шоссе, этот еще слишком твердый кусок мяса становится мягче от ударов об асфальт: паломник понимает, что находится здесь для того, чтобы идти. Он должен идти, нравится это ему или нет, приятны или нет ему пейзажи! Цементные трубы, пустые жилища и срочно установленные заграждения, перекрестки с круговым движением и промышленные пригороды необходимы для того, чтобы он стал настоящим паломником, свободным от всяких претензий быть туристом. Сначала от этих испытаний у пешего странника кружится голова и слабеют ноги, как у боксера от сильных ударов. Потом он привыкает к своей судьбе, и начинается новая стадия Пути. Теперь от паломника нужно не воодушевление, а привычка и дисциплина. Он подчиняется Пути, как подчинялся до сих пор; но раньше он это делал бессознательно, а теперь послушно и безропотно. Он нашел своего хозяина. Каждое утро он надевает башмаки, как шофер свой рабочий комбинезон. Его ступни привыкли к подошвам этой обуви, мышцы стали менее напряженными, усталость ему подчиняется и исчезает, когда он проходит известное ему число километров. Паломник идет, как каменщик кладет кирпичи, как моряк выходит в море или булочник печет свои батоны. Но они получают деньги за свою работу, а паломник не может надеяться на вознаграждение за свой труд. Он похож на каторжника, который разбивает камни, или на мула, который ходит вокруг колодца. Но человек явно создан из парадоксов, и одиночество хорошо помогает их видеть: жаке ликует от того, что нашел в глубине этого рабства новую для него свободу.
Каторжник радуется, когда на мгновение оказывается без кандалов, а мул счастлив, если его ведут по прямой дороге. Точно так же паломник, обреченный терпеть худшее, жадно впитывает в себя даже самое малое утешение. Солнечный луч высушил его, когда он промок до костей, шагая по лужам по обочине дороги, и он уже сияет от счастья. Он остановился в уродливом бистро возле автозаправки, и, о чудо, ветчина невероятно вкусная, а хлеб нежный и мягкий – он вне себя от восторга. Он находит дерево, чтобы укрыться от солнца, за его спиной находится ферма, там во все горло лают собаки, но их удерживает крепкий забор – и паломник закрывает глаза от счастья. Кантабрия учит умеренности и вынуждает пешего странника лучше пользоваться органами чувств, чтобы он находил на поверхности некрасивой реальности улыбки счастья и неожиданные цветы добра.
Однажды после бесконечного пути по прямой дороге, на которую давила всей своей тяжестью жара, я вошел в мэрию какого-то поселка или городка, чтобы мне поставили печать. Бывалый паломник знает, что он должен сначала накормить печатью свой креденсиаль и лишь потом наполнить едой собственный живот.
