Однако люди в толпе держатся довольно холодно, может быть, потому, что она состоит из двух категорий паломников, которые совершенно не общаются одна с другой, – пешеходов и велосипедистов. Представителей второй категории узнают по футболкам. Иногда они даже в бюро приходят в своих странных башмаках с креплениями для педалей. Они покрыты загаром, удаляют волосы с тела и гордо носят на лбу профилированные солнцезащитные очки. Видя их рядом с пешеходом, пришедшим издалека, который часто растрепан и одет в лохмотья, можно подумать, что присутствуешь при встрече Жана Вальжана с Альберто Контадором (Жан Вальжан – главный герой романа В. Гюго «Отверженные», в начале романа – нищий бродяга, бежавший с каторги. Альберто Контадор – знаменитый испанский шоссейный велогонщик. – Пер.).
Но святой Иаков покрывает плащом своего милосердия всех этих людей, не делая между ними различия. И те, кто пришел своими ногами, и те, кто приехал на двух колесах, все уходят отсюда с дипломом, написанным на латыни.
Служащая, которая его вручает (практически все, кто его выдает, – женщины), разворачивает перед собой креденсиаль паломника, на котором, аккуратно размещенная по клеткам, смирно выстроилась разноцветная толпа штемпелей. Только сам странник-пешеход знает, сколько пота и сколько шагов, сколько холода и голода означает каждый из них. Для служащей они – лишенные поэзии значки, доказывающие, что он прошел нужное расстояние. Она смотрит на них лишь для того, чтобы узнать, действительно ли претендент на «компостелу» прошел минимум сто километров (или проехал на велосипеде двести).
Моя собеседница заявила, что я прошел меньше, чем положено по правилам. Я на мгновение испугался, а потом чуть не подпрыгнул от возмущения. Восемьсот километров! Это разве не достаточно?! Она просто не до конца развернула мой истершийся в пути креденсиаль. Наконец справедливость была восстановлена, и я вышел из бюро с дипломом в руке.
Как только получаешь его, эта бумага, раньше такая желанная, становится для тебя ничтожным пустяком и даже кажется громоздкой. Как засунуть ее в мочилу и не помять при этом? В конце концов ты выходишь на площадь перед собором, держа диплом в руке.
Эти последние несколько метров должны были бы очень трогать душу. Но увы! Все сделано для того, чтобы паломник их возненавидел. В проеме последних ворот, которые ведут в собор-базилику, приобрел привычку работать волынщик, который играет на своем инструменте настолько громко, насколько неумело. В тот момент, когда душа желает полностью сосредоточиться на последней минуте паломничества, которая завершает Путь, писклявые высокие ноты его инструмента заставляют ныть зубы и полностью овладевают мыслями, как сильный зуд в неудобном месте.
Держу пари, что из десяти человек, которые кладут перед музыкантом монеты, минимум пять делают это с тайным намерением заставить его уйти. Он замолкает лишь в час завтрака. Но поскольку пытка хорошо действует, если в ней нет перерывов, его место, к несчастью, занимает певец, который аккомпанирует себе на гитаре. Он – еще большее бедствие для паломников (но, к счастью его не слышно так далеко).
Площадь Обрадойро, на которую паломник наконец выходит, – конечная точка его путешествия, нулевой километр Пути. Она просторна, ее окружают величественные монументы, и над ней господствует высокий фасад базилики. Странно, но, хотя она завершает Путь, она не кажется его частью. Пеший странник день за днем узнавал Путь, и теперь Путь для него – старый друг. Страннику известно, что Путь – смиренный и скромный. Современный мир оттесняет его в сторону, а тот не противится этому, ласкает мимоходом старые покосившиеся дома и сбегает по склонам, неся на себе столько грязи, сколько хочет. У Пути нет гордыни, есть только гордость, нет претензий, есть только память. Он тесный, извилистый и упорный, как жизнь человека. А площадь Обрадойро, которой он завершается, – роскошное место, раздувшееся от гордости своим могуществом и построенное, чтобы производить впечатление на людей.
Я думаю, что в первые годы существования Пути, во времена короля Альфонсо, путешествие паломника заканчивалось перед пещерой, в крайнем случае перед маленьким святилищем из нескольких камней, которые сложили в кучу вокруг останков святого. В те времена конец Пути, наверное, был таким же скромным, как Путь. А сейчас место прибытия украшено со всей роскошью, на которую способна церковь. Останки святого окружены невероятным множеством оболочек, которые заключены одна в другую, как чешуйки лука. Они лежат в раке, рака стоит в склепе, который сохранился от первой базилики, все это охватывает собой готический собор, а сам он скрыт фронтоном, который был построен в XVIII веке. Это нагромождение произведений искусства не лишено красоты. Оно образует оправу для культа святого и создает целое хореографическое представление: посетители должны покружить по центральным пролетам, спуститься в склеп, потом подняться на хоры по лестнице. В результате они оказываются за спиной у огромной статуи святого Иакова. Согласно традиции, каждый паломник должен обнять эту статую сзади обеими руками – как бы обняться со святым при встрече. По непонятной мне причине я не решился это сделать. Мне казалось, что этот обряд поклонения, который, по мнению других, должен был завершить мое путешествие, – предательство всего, что было сутью этого странствия. Я пришел сюда не для того, чтобы обнять золотого идола, даже если он изваян по образу апостола. Я полностью, ни от чего не уклоняясь, вынес все физические посвящения, сквозь которые Путь проводит паломника, но не выдержал этого последнего испытания, которое, однако, считается наградой. Я очень хотел дать Пути конкретный смысл, который он приобрел, пересекая долины и деревни, но я желал, чтобы цель Пути осталась абстрактной, символической и личной. Одним словом, я в конце концов создал себе собственное представление о знаменитом святом Иакове – братское и философское. И я вовсе не хотел сменить его на холодное прикосновение статуи, покрытой золотом и истертой ладонями всех, кто, считая себя католиками, прикоснулся к ней согласно обряду, который мне кажется совершенно языческим.
Большая месса для паломников, более классическая и ортодоксальная, была более приемлемой. Нужно соблюдать правила игры: раз церковь стала хозяйкой этого паломничества, которое, по моему мнению, обладает более абстрактной и общей духовностью, нужно позволить церкви его завершить. В отличие от поведения посетителей собора, которые почти как во сне или бреду, один за другим сжимают святого в объятиях, эта месса – настоящий момент единения молящихся. Она как тигель, в котором различия между ними, маршруты и испытания каждого плавятся и образуют – на то время, пока звучит молитва, – прекрасный и чисто звучащий сплав.
Эта церемония происходит в переполненной базилике. Последнее раздражающее впечатление: моторизованные паломники, которых привезли сюда туристические агентства и которые дали себе труд пройти пешком только от своей гостиницы, занимают все места в центральных пролетах. А паломников-пешеходов с их громоздкими рюкзаками оттесняют в стороны – за колонны и в боковые часовни. Может быть, последние однажды станут первыми, но во время мессы для паломников существующая иерархия сохраняется: оборванцев, как всегда, оттесняют в сторону.
