Те, кто защищает демократию от популизма, должны честно признать, что с демократиями в Западной Европе и Северной Америке не все в порядке. Это, конечно, не просто «фасадные демократии», как недавно назвал их немецкий социолог Вольфганг Штрик. Их не захватывали партии, пытающиеся переделать всю политическую систему под себя, как это произошло в Венгрии. Но они все больше страдают из-за дефекта, который выражается в том, что более слабые социально-экономические группы не участвуют в политическом процессе, а их интересы не представлены должным образом. Опять-таки было бы неправильно сводить эту проблему к сознательному урезанию прав, составляющих основу демократии, и к исключению оппозиции – и то и другое, как я уже показал, характерно для популистских режимов. В этих демократиях могут происходить значительные перемены во власти, в отличие от такого положения дел, какого, очевидно, добиваются «Фидес» и «Право и справедливость». Но несмотря на то что различия между партиями, борющимися за власть, все же несколько больше, чем между «Кокой» и «Пепси», у таких критиков, как Муфф, есть свои резоны, и тут нужны ответы. Как жестко выразился Дэвид Ост в своем анализе победы «Права и справедливости» в 2015 г., «проблема… не в том, что люди не поддерживают демократию. Да, очень многие сегодня действительно ее не поддерживают, но это происходит потому, что они чувствуют, что демократия в неолиберальной оболочке не поддерживает их». Сегодня защите демократии брошен вызов: выводить на чистую воду ложные оправдания «плебейской демократии» и «нелиберального государства».
Популистские конституции: противоречие в определении?
Несмотря на огромное разнообразие подходов к пониманию популизма, многие обозреватели сходятся в одном: популизм, чем бы он ни был, по природе своей враждебен механизмам и в конечном счете ценностям, которые обычно ассоциируются с конституционализмом: ограничениям, накладываемым на волю большинства; системе сдержек и противовесов; защите меньшинств и даже основополагающим правам
[91]. Популисты терпеть не могут всякие процедуры: про них говорят, что они «вообще против институтов» и что они предпочитают прямые, неопосредованные отношения между харизматическим лидером и народом. К антиинституционализму прибавляется еще утверждение, что популистам не по душе идея представительства и они предпочитают прямую демократию (например, референдумы): эту идею мы уже рассматривали и отчасти ее опровергли в гл. I. Поэтому складывается впечатление – распространенное как среди политологов, так и социологов, – что популизм, несмотря на серьезные недостатки, может при определенных условиях «скорректировать» либеральную демократию, которая слишком оторвалась от народа.
Этим надеждам не суждено сбыться, но можно понять, откуда они берутся, если принять во внимание, какое неудачное направление принимают споры о либеральном конституционализме и популизме. Во-первых, этот спор часто перерастает в дебаты по поводу достоинств мажоритаризма (и, наоборот, судебного надзора). Во-вторых, нет ясного или даже хоть сколько-нибудь заметного различия между популярным конституционализмом и популистским
[92]. В-третьих (и это самое важное), «популизм» используют как очень неточный синоним понятия «гражданского участия», или «социальной мобилизации» (и, наоборот, ослабления власти судей и других элит)
[93].
Несмотря на расплывчатость этих понятий (а может быть, именно в силу этой расплывчатости), дебаты по поводу популизма и конституционализма – особенно в Соединенных Штатах – быстро перерастают в исключительно эмоциональный обмен обвинениями в элитизме или, наоборот, «демофобии», причем одну сторону обвиняют в «пренебрежительном отношении к политической энергии простых людей», а другую – в продвижении «охлократии»
[94].
Я надеюсь, мне уже удалось показать, что популисты не «против институтов» и они вовсе не обречены на ликвидацию, когда те приходят к власти. Популисты противостоят только тем институтам, которые, по их мнению, не в состоянии производить правильные в моральном (а не эмпирическом) смысле слова политические результаты. И противостоят они им, только пока находятся в оппозиции. Популисты у власти не имеют ничего против институтов – против своих институтов.
Те из них, у кого достаточно для этого власти, будут стремиться создать свою популистскую конституцию – как в качестве нового общественно-политического договора, так и в качестве нового свода правил политической игры (некоторые исследователи конституционализма называют их политическим «руководством пользователя»). Возникает соблазн решить, что таким образом они пытаются создать систему, которая дает возможность свободного, ничем не сдерживаемого выражения народной воли или каким-то образом укрепляет прямые, не опосредованные институтами, отношения между лидером и настоящим pueblo. В конце концов, популистов часто считают наследниками якобинцев.
Но не все так просто. Притязания на свободное выражение народной воли релевантны для популистов, пока они находятся в оппозиции; ведь они стремятся развести по разные стороны подлинное волеизъявление populusa как неинституционализированного, не подвластного бюрократическим процедурам «мистического тела» – и реальные результаты, производимые существующей политической системой. Они утверждают, что vox populi един и что система сдержек и противовесов, разделение полномочий и т. п. не позволяют свободно и недвусмысленно проявляться единой, непротиворечивой воле единого, однородного народа.
Однако, придя к власти, популисты обычно куда менее скептически настроены по отношению к конституционализму как средству ограничения того, что они называют народным волеизъявлением, – но эта народная воля (которая никогда не бывает дана в опыте, существуя только в виде морального конструкта) сначала должна быть установлена в тех рамках, которые определяют для нее популисты, а потом ее нужно правильным образом конституционализировать. Или, если следовать определению Мартина Лофлина, позитивный, или конструктивный, конституционализм сменяется негативным, или ограничительным, конституционализмом
[95]. Популисты будут стремиться закрепить «истинный образ» нравственно безупречного народа (если угодно, истинную конституциональную идентичность) и затем конституционально закрепить политику, которая соответствует этому образу народа. Популистский конституционализм вовсе не обязательно приоритизирует народное участие, и популисты далеко не всегда пытаются «конституционализировать харизму» лидера, как это предполагает Брюс Акерман
[96].
