Я вновь дал отпор панике. Главное, не терять головы. В конце концов, кое-какие ориентиры у меня есть. Я знаю, где верх, где низ. Звезд над головой столько, что непросто выделить среди них созвездия, используемые в навигации, но это лучше, чем ничего. Да вот беда – не удосужился я как следует изучить южное небо. И с астронавигационными расчетами мои догадки будут иметь очень мало общего.
На меня пахнуло трупным смрадом. Лишь слегка, но и этого оказалось достаточно, чтобы я устремился к звездному скоплению, казавшемуся знакомым. Вроде бы весной эти звезды висят над северным горизонтом.
Три ярких звезды образовали треугольник, причем одна из них, та, что в вершине, непрерывно мерцала. С ней было связано множество преданий, по большей части довольно мрачных. Впрочем, я этих легенд толком не знал.
С такой высоты мне была видна и четвертая звезда в созвездии, тоже яркая, светившая чуть пониже остальных. Я припомнил, что видел ее, когда Отряд шел к Таглиосу. На какой высоте я нахожусь? Или я где-то далеко к северу от Кьяулуна?
Прекратив двигаться вперед, я скользнул вниз и оказался над ухоженными сельскими угодьями. Во всем чувствовался строжайший рациональный порядок, позволяющий использовать людей, животных и инвентарь с максимальной эффективностью. Сверху это походило на колесо, с центральной усадьбой в центре и четкими линиями полей, с фермами и деревеньками, словно нанизанными на спицы. Возделанная земля перемежалась лесополосами. Видимо, это место служило источником дичи, топлива и строительных материалов; поэтому его не разорили. Уже началась подготовка к весеннему севу, но, поскольку стояла ночь, работников на полях не было.
Я миновал одно «колесо» за другим. Между ними лежали дебри – надо полагать, источник дичи, дров и угля.
Мне доводилось слышать об этом крае. Он находился в Тенеземье, к западу от Кьяулуна. Длиннотень экспериментировал в сельском хозяйстве, стремясь увеличить производство продуктов, уменьшив при этом число работников. Люди были ему нужны для строительства Вершины и службы в войсках.
Выходит, я не так уж далеко от моей компании.
Я повернул на восток. Казалось, прошли долгие часы, прежде чем мне удалось увидеть огни в развалинах Кьяулуна. Вскоре обнаружился и наш лагерь, и моя берлога.
Я успокоился и решил немного поэкспериментировать. Через несколько мгновений стало ясно, что я не могу пройти не только сквозь стену, но даже сквозь одеяло, которым Одноглазый занавесил вход. Но зато мне удается проскользнуть сквозь щель, слишком узкую даже для мыши или змеи.
А вот перемещаться во времени – ни назад, ни вперед – не получалось. Я был ограничен теми временны́ми рамками, в которых существовало мое спящее тело.
Во сне я мог действовать вполне сознательно. Сон казался вполне реальным. Скорее всего, я видел наш лагерь именно таким, каким он и был в то время, когда я спал. Возможно, мне просто недоставало воображения, чтобы выстроить целый мир снов, в точности воспроизводящий действительность.
Тут я задался немаловажным вопросом: удастся ли мне повторить этот фокус снова? Что, если в другой раз обстановка выйдет из-под контроля и я снова буду проваливаться в иные миры вне зависимости от своего желания, как было, когда я проваливался в кошмар Дежагора?
Поскольку исключить этого нельзя, будет разумно, если я сейчас же использую открывшиеся возможности на все сто.
Я отполз назад, в холод, которого не ощущал, и подумал было о том, чтобы двинуться на равнину, но эта мысль почему-то вызвала мощное отторжение. Может быть, потом.
Вместо этого я направился к горам, к логову Душелов. Без Копченого мне удалось подобраться совсем близко, даже не потревожив ворон. Они дрыхли. Как и их хозяйка.
Гости уже ушли, так что ни черта я не выяснил. Стоило бы наведаться в Вершину и посмотреть, что там происходит, но на востоке уже брезжил рассвет. И чем светлее становилось, тем сильнее мне хотелось вернуться в безопасное прибежище, в собственную плоть.
Матушка Гота уже была на ногах. И ей, похоже, удалось то, что не удалось Душелов, – каким-то образом она ощутила мое появление. Когда я проскользнул внутрь, она обернулась, уставилась прямо на меня и нахмурилась, поскольку ничего не увидела. А потом содрогнулась, как бывает, когда по спине пробегает холодок.
Затем Гота вернулась к своей стряпне. Причем, как я заметил, наготовила она больше, чем все мы – я, Тай Дэй и она сама – смогли бы слопать за целый день. Не иначе как решила тайком подкормить дядюшку Доя.
55
– Выглядишь дерьмово, – сказал мне за завтраком Одноглазый.
– Спасибо на добром слове.
– А что с тобой?
– Дурные сны.
Колдун не знал, с чем мне пришлось столкнуться. Я не собирался выкладывать ему все сейчас, но тем не менее перешел на форсбергский и сказал:
– Похоже, наша любительница ворон спелась со своим старым приятелем Ревуном, милягой-обманником и ребенком.
Тай Дэй и матушка Гота впились в меня глазами, потому что слово «обманник» я намеренно произнес по-таглиосски – «туга». На нюень бао оно звучит точно так же.
– А старина Длиннотень, стало быть, считает, что вокруг него тишь да гладь.
– Точно. Старик частенько говаривал, что даже параноику кто-нибудь может всадить нож в спину.
Обычно Костоправ говорил это в тех случаях, когда я обращал внимание на его паранойю.
– Сама по себе новость приятная, хотя не знаю, как нам ее использовать.
– Не моя проблема. Я человек маленький. Мое дело доложить, а решения принимает командир. На то он и командир.
Забавы ради вместо слова «командир» я употребил таглиосское «джамадар». Тай с матушкой Готой снова на меня вытаращились. В понимании обманников джамадар больше чем командир – не только предводитель банды душил, но и полновластный вождь духовного братства, считающегося чем-то вроде маленькой нации. Последний оставшийся в живых джамадар – Нарайян Сингх; свой высокий пост он занял еще до того, как его единоверцам пришел карачун. Мои родственнички наверняка решили, что мы рассуждаем о живой легенде, о святом обманников, который все еще ходит по земле, исполняя волю своей богини.
Умяв завтрак, я поблагодарил матушку Готу, встал и выбрался из землянки. Тай Дэй потащился следом.
– Мне надо навестить Капитана, – сказал я ему. – Тебе незачем идти со мной. Можешь остаться и поработать по дому.
Теперь мы называли нашу берлогу домом.
Тай Дэй покачал головой. В последнее время он не слишком ревностно относился к обязанностям моего телохранителя. Но я не чувствовал себя беспризорным.
Я подождал Одноглазого, но он так и не вышел. Похоже, коротышке больше нравилось трескать приготовленную матушкой Готой еду, чем заниматься делами.
Впрочем, стоило ли этому удивляться?
