– Да будь ты проклят, Гоблин! – взревел Клетус. – Я твою задницу перемелю на кошачий корм!
Все остальные лишь подтянули штаны и приступили к любимой забаве: сбрасывать обломки кладки, принесенной из наших подвалов, на кишащих внизу врагов и слушать их возмущенные вопли и ругань.
Одноглазый не уделил внимания происходящему на нашей позиции, разве что ехидно улыбнулся разок Гоблину, обалдевшему от побочных эффектов собственного колдовства. Куда больше Одноглазого интересовало свечение, поднимавшееся над неприятельским лагерем. Понаблюдав за тенетами, он забормотал под нос.
– Давай, давай, старый олух, – рыкнул я. – Ведь не первую сотню лет в эти игры играешь. Что там происходит?
Впрочем, не было нужды спрашивать – паутину, соткавшуюся из теней в облаке светящейся пыли, не разглядел бы теперь только слепой.
– Может, уже пора лезть в подвал, – предположил Одноглазый. – Одно могу тебе пообещать: мы с недомерком палец о палец не ударим, чтобы этой пакости помешать. Видел бы ее Длиннотень, сам бы со страху обгадился, это как пить дать. И скоро здесь станет совсем нехорошо.
Гоблин, лишь одним глазком поглядев на тенета, согласился с напарником:
– Если завалим входы и зажжем белые свечи, то продержимся до рассвета.
– Значит, это какая-то магия Теней?
– Похоже на то, – ответил Гоблин. – Только не проси рассмотреть поближе – не хочу привлечь к себе внимание.
– Да уберегут тебя боги от такого риска. Может кто-нибудь из вас предложить нечто более практичное?
– Более практичное?! – брызжа слюной, заорал Одноглазый.
– У нас тут, видишь ли, бой.
– Можно бросить солдатскую лямку, – предложил Гоблин. – Или сдаться. Или поменяться местами с противником, если он согласится.
– Или принести кому-нибудь из кровожадных божков Ишака с Лошаком человеческую жертву. Конечно, самую мелкую.
– Знаешь, Мурген, почему я жалею, что с нами нет Костоправа?
– Все равно ведь скажешь, хочу я слушать или нет.
– Ты чертовски прямолинеен. Мне не хватает его чувства юмора.
– Погоди-ка. Его чувства юмора? Шутишь! Какое там чувство юмора… Он…
– Он знал, что никто из нас не выберется из этого мира живым, Мурген. И никогда не воспринимал свою роль чересчур серьезно.
– Ты точно говоришь о нашем Старике? Об отрядном летописце и главном лекаре в свободное время! Он, по-твоему, был вроде шута?
Пока мы так грызлись, весь остальной мир спешно устраивал свои дела. А потому наше положение ухудшалось с каждой минутой. Присущая людям слабость – продолжать спор, хоть гори все вокруг огнем, – стара, как само время.
– Ну, вы тут можете пререкаться сколько угодно в свое удовольствие, – вмешался Одноглазый, – а я намерен пригласить ребят в подвал, угостить пивом да предложить партию-другую в тонк. – И указал корявым черным пальцем вниз.
Мерцающая пыль с безжалостной паутиной внутри начала выгибаться в нашу сторону. Скоро она разрастется настолько, что накроет весь Дежагор.
Воцарилась мертвая тишина.
Все люди в городе и вне его с ужасом смотрели на паутину из Теней.
А Тенекрут, несомненно, был полностью поглощен своим смертоносным творчеством.
Напор тенеземцев ослаб, – видно, решили дождаться в сторонке, когда хозяин облегчит им работу.
23
Очень скоро темная паутина накроет весь Дежагор.
– Одноглазый! Гоблин! Новых идей нет?
– Может, в религию ударимся? – предложил Гоблин. – Раз уж ты не разрешаешь забраться под землю…
– А можно проверить, не подобрел ли Могаба – авось позволит нам поиграть с его баллистами, – задумчиво произнес Одноглазый. От таглиосской обслуги и впрямь было мало проку. – Тогда мы попробуем отвлечь Тенекрута.
– Защищая чарами входы в подземелье, вы о Тенях не забыли?
Я знал, что не забыли. Тени – наша вечная головная боль. Но я хотел лишний раз убедиться. За Гоблином и Одноглазым нужен глаз да глаз.
Уже возвращались один за другим небольшие отряды, предпринявшие долгое и опасное ночное путешествие в поисках уцелевших веревок.
– Ага. Хотя не гарантирую, что это поможет. Ты уже готов спуститься и приступить к голодовке?
За плохими приметами следуют грозные знамения. Если Гоблин с Одноглазым больше не тратят времени на свары, положение и вправду хуже некуда.
Внезапно по всему городу и на равнине поднялся шум.
Над лагерем тенеземцев поплыл, медленно вращаясь, сияющий световой кристалл с темным ядром. Из ядра в гигантскую паутину заструилась, пульсируя, мгла.
Когда розоватые сполохи снова заиграли над холмами, в ту сторону никто не глядел. И не замечал их, пока они не сделались столь яркими, что сравнялись по силе свечения с Тенекрутовой пылью.
А полыхали они позади двух дивных всадников, чьи гигантские тени ложились на самую ночь. Над ними кружили вороны. Две, очень крупные, восседали на плечах всадника, что повыше.
На миг все замерло. Готов спорить, даже у Тенекрута дыхание сперло – наверняка он не лучше моего понимал, что происходит.
Багряные сполохи померкли. К Дежагору, словно змеиный язык, устремился жгут розового света. Когда один его конец приблизился к нам, другой оторвался от сполохов. Тогда жгут с неподвластной взгляду быстротой рванулся вперед и со скрежетом врезался в светящийся кристалл Тенекрута. Дальний край волшебного сооружения ослепительно вспыхнул, как будто в воздух швырнули разом множество бочек с горящей нефтью.
И тут же темная паутина, распростертая над нашими головами, съежилась, устремляясь назад, к останкам светового кристалла.
Гнев Хозяина Теней сотряс воздух.
– Гоблин! Одноглазый! Скажите-ка, ребята, что это за дьявольщина?
У Гоблина словно язык отнялся.
– Представления не имею, Щенок, – промычал Одноглазый. – Ни малейшего. Одно могу сказать: мы с подветренной стороны от некоего Хозяина Теней, и он наверняка обвинит в своих неприятностях нас с тобой.
Дрожь – более психическая, нежели физическая, – сотрясла ночную мглу. Я в магии разбираюсь как свинья в апельсинах, разве что ее воздействие способен воспринять, – и то почувствовал.
Одноглазый был прав.
Багряные сполохи исчезли. Удивительных всадников и след простыл. Кто они? Как им удалось?..
Впрочем, у кого спрашивать?
Из лагеря тенеземцев хлынула толпа смуглых карликов с факелами. И зрелище это не сулило ничего хорошего ни мне, ни моим товарищам, ни всем прочим обитателям Дежагора.
– Бедный Тенекрут, – выдавил я. – Можно ему посочувствовать.
