Паренька и впрямь никто не предупреждал о том, что его ждет сегодня вечером. Возможно, он вообще никогда не узнает о своей роли, если, конечно, не припрется раньше времени. Предполагалось, что он явится уже после того, как секретный груз будет упрятан в фургон.
Как только мы загрузим Копченого, Одноглазый тоже займет место в фургоне. Ежели припечет – лучше бы, конечно, обойтись без этого, – он скажет, что в фургоне лежит труп Гоблина. Ему поверят: Копченого уже четыре года никто не видел, да и раньше он нечасто появлялся на людях. А Гоблина Старик спровадил отсюда с поручением месяц назад. Зато уж кого-кого, а Одноглазого любой встречный узнает с первого взгляда. Его ни с кем не спутаешь. Чего стоит одна его поганая старая шляпа, до того замасленная, что даже светится в темноте.
А если я и преувеличиваю, то самую малость. Поверят Одноглазому и потому, что все знают: этот черномазый коротышка почти никогда не расстается с маленьким белым колдуном, обладателем лягушачьей морды, которого величают Гоблином.
Главная трудность заключается в том, чтобы никто не обратил внимания на цвет кожи Копченого. Но на худой конец, мог же Одноглазый навести чары на таглиосцев, чтобы те приняли Копченого за Гоблина.
Конечно, рано или поздно все равно обнаружится, что Копченого во дворце нет. Однако лучше поздно, чем рано. Скорее всего, это произойдет случайно. Кто-нибудь попытается преодолеть сбивающие с толку чары и проникнуть в комнату, где годами прятали Копченого. И этим «кем-нибудь» наверняка будет Радиша Дра. Не считая Костоправа и меня, только она и дядюшка Дой знают, что Копченый хоть и давным-давно в коме, но до сих пор жив.
Теперь он приносит гораздо больше пользы, чем прежде, когда был здоров и тайно числился придворным кудесником. Копченый всегда был трусом, каких поискать.
Когда мы наконец добрались до лестничной площадки, Одноглазый едва не выпустил из рук носилки. Ему не терпелось сделать передышку.
– Будешь готов, дай знать, – сказал я.
– Нечего выпендриваться и корчить из себя умника, Щенок, – пробормотал Одноглазый и добавил несколько слов на мертвом наречии.
Явно из одного только желания прихвастнуть своими познаниями – произнеси он заклятие по-таглиосски, результат был бы тем же. А заключался он в том, что над кошмарной шляпой Одноглазого появился светящийся шар – что-то вроде болотного газа.
– Корчить умника? Да я хоть слово сказал?
– Тебе нет нужды говорить. Я же вижу, как ты ухмыляешься. Скалишь зубы, точно дерьмовая шавка.
Одноглазый пыхтел, сопел и вовсе не спешил снова взяться за носилки.
– Старый пердун тяжелее, чем кажется, верно?
Так оно и было. Возможно, оттого, что он заплыл жиром, как боров. Что неудивительно, поскольку этот малый четыре года лежмя лежал, тогда как я кормил его с ложечки супами, подливками и прочей жижей, какую только мог влить ему в глотку.
Возиться с ним было сущей морокой. Я бросил бы его подыхать, не будь он так чертовски полезен.
Отряд не питал особой любви к этому типу, да и мне, пожалуй, он больше нравился таким, как сейчас, хотя мы с ним никогда особо не бодались. Я наслышался столько ужасных историй о его трусости, что, пожалуй, не мог бы и слова сказать в его пользу. Вообще-то, в нормальном состоянии он был средних способностей начальником пожарной команды. В отличие от Хозяев Теней, огонь был для таглиосцев врагом близким и хорошо знакомым. Не окажись Копченый таким паршивцем и не переметнись к Длиннотени, так небось теперь и не валялся бы, словно мешок с дерьмом.
По причинам, выяснить которые не удалось даже Одноглазому, дух пребывавшего в коме Копченого был очень слабо связан с плотью. А вступить в контакт с этим духом – в здешних краях его вроде бы называли «ка» – было вовсе не трудно. Разумеется, при наличии определенных познаний. Я мог слиться с ним, отделиться от своей плоти и переместиться чуть ли не куда угодно. Увидеть чуть ли не что угодно. Вот почему он имел для нас такое значение. Вот почему все, что касалось его, следовало сохранять в строжайшей тайне. Если нам удастся одержать в этой зловещей войне победу, то во многом благодаря нашему умению «блуждать с духом».
– Я готов, Щенок, – сказал Одноглазый.
– Для такого старого пердуна ты отдышался довольно быстро.
– Ну-ну, Щенок, тебе бы только зубоскалить. Сам-то черта с два дотянешь до старости, а потому и не узнаешь, каково это, когда вместо заслуженного уважения к своим сединам приходится выслушивать насмешки пустоголовых молокососов.
– Брось, старина. Ты цепляешься ко мне только потому, что Гоблина под рукой нет.
– И куда только этот мышиный недоносок запропастился?
Я знал куда. По крайней мере, думал, что знаю. Я ведь путешествовал с духом. Впрочем, Одноглазому знать об этом не полагалось, и посвящать его я не собирался.
– Ладно, старый хрен, берись-ка за чертовы носилки.
– Я-то знаю, что ты задумал, Щенок. Хочешь жизнью наслаждаться, точно шлюха.
Мы рывком подняли носилки. Копченый что-то пробулькал, из уголка рта потекла пенистая слюна.
– Поторапливайся. Надо будет прочистить ему рот, а не то, не ровен час, захлебнется.
Одноглазый вздохнул. Тяжело ступая, мы спустились вниз. Копченый хрипел, словно захлебывался. Ударом ноги я распахнул дверь, и мы, даже не взглянув, есть ли кто снаружи, вышли на улицу.
– Кладем его, – резко сказал я. – А потом прикрой нас. Мне придется о нем позаботиться.
Как знать, вдруг кто-то за нами подглядывает. Таглиосские ночи полны любопытных глаз. Все хотят знать, чем занимается Черный Отряд. И следует предположить заранее, что среди любопытствующих могут оказаться и те, о ком нам ничего не известно. Паранойя – не болезнь, а образ жизни.
Опустившись на колени рядом с носилками, я немного приподнял их и повернул голову Копченого набок. Она кувыркнулась так, будто у него не было шейных позвонков.
– Тсс, – шикнул Одноглазый.
Я поднял глаза. Караульный – здоровенный шадарит с фонарем в руке – направлялся в нашу сторону. Ночные караулы были одним из нововведений Старика. Предполагалось, что таглиосцы нацелены на борьбу с вражескими лазутчиками, но сейчас эта задумка оборачивалась против нас.
Солдат в тюрбане прошел так близко, что задел меня шароварами. Однако ничего не заметил.
Вообще-то, Одноглазый – колдун посредственный. Но ежели приспичит, у него получается совсем неплохо.
Копченый опять что-то пробулькал.
Шадарит замер и оглянулся. Глазищи вылупились так, что между ними и бородой не осталось промежутка. Уж не знаю, что ему привиделось, но он торопливо коснулся пальцами лба и прочертил ими полукруг, закончив его над сердцем. Весь Таглиос верил, что этот жест оберегает от зла.
– Что ты сделал? – спросил я.
– Какая разница, – буркнул Одноглазый. – Не забивай башку чепухой. Давай-ка лучше поскорее загрузим эту тушу, пока малый не созвал сюда всю ораву.
