Фургон дожидался нас именно там, куда должен был доставить его Дрема. Все бы ничего, но караульным выдавали свистки. Вспомнив об этом, наш шадарит принялся дуть в свой со всей дурацкой мо́чи. Через несколько мгновений из темноты донесся ответный свист.
– Он что, так и будет захлебываться своим дерьмом? – поинтересовался Одноглазый.
– Переверну его на бок, и вся мокрота выльется. Но вообще-то, считается, что ты малость соображаешь в лекарском деле. Если это пневмония, лучше бы тебе прямо сейчас им заняться.
– Не учи дедушку яичницу жарить, Щенок. Ты только запихай этого гаденыша в фургон, а потом можешь уносить свою задницу обратно – дверь тебя ждет.
– Ох, дерьмо! Она захлопнулась! Я, кажется, забыл подставить клинышек.
– Я бы назвал дерьмом тебя, но дерьмо, оно хотя бы молчит, а ты знай трещишь без умолку… Уф…
Одноглазый просунул свой край носилок в фургон. Молодчина Дрема – сделал, как было велено, не забыл откинуть задний борт.
– Я что, все за тебя помнить должен? Это ведь ты выходил последним.
Хоть бы Гоблин поскорее вернулся, подумал я, толкая свой конец носилок. Гоблин и Одноглазый вечно цапались друг с другом, поэтому, когда они были вместе, всем прочим жилось куда спокойнее.
Одноглазый уже вскарабкался на место возчика:
– Не забудь поднять борт, Щенок.
Ухватив Копченого за плечи, я повернул его на бок так, чтобы мокрота вылилась изо рта, поднял задний борт и закрепил его дубовыми втулками.
– Как только отъедете, проверь, как он.
– Заткнись и убирайся отсюда.
Свистки доносились уже со всех сторон: не иначе как караул в полном составе направлялся к нам. Нужно было поскорее сматываться, пока не поднялся настоящий переполох.
Я побежал к задней двери. Позади меня загрохотали по брусчатке стальные ободья колес.
Одноглазый решил воспользоваться случаем и проверить надежность нашей легенды.
3
От задней двери до помещения, которое я уже привык называть своим домом, путь неблизкий. По дороге я заглянул к Костоправу – доложить, что нам удалось вытащить Копченого наружу.
– Кроме этого шадарита там кто-нибудь был? – спросил он.
– Нет. Но шум поднялся изрядный. Он привлечет внимание, а если кто-нибудь выяснит, что к суматохе причастен Одноглазый, найдутся люди, которые этим заинтересуются. Будут вынюхивать, даже если Одноглазому удастся одурачить стражу своей выдумкой.
Костоправ что-то буркнул и уткнулся в бумаги. Он смертельно устал.
– Ну, с этим уже ничего не поделаешь. Иди поспи. Через день-другой мы и сами двинемся следом.
Я тяжело вздохнул. Пускаться в дорогу, да еще и посреди зимы, мне вовсе не улыбалось.
Мое недовольство не укрылось от Старика.
– Не дури, Щенок. Я старше тебя. И гораздо толще.
– У тебя свои резоны. Госпожа и все такое прочее…
Он хмыкнул без всякого энтузиазма, и мне оставалось лишь еще раз подивиться его странной привязанности к этой женщине. После измены Ножа… Ну да ладно, это не мое дело.
– Доброй ночи, Мурген.
– Ага. Того же и тебе, командир.
Он не был склонен разводить церемонии. Что, впрочем, меня вполне устраивало.
Я направился в свои комнаты, хотя там не было ничего, кроме кровати, отнюдь не сулившей мне отдыха. После смерти Сари это место стало пустыней моего сердца.
Закрыв за собой дверь, я огляделся, словно ожидал, что появится жена. Выскочит откуда-нибудь, звонко смеясь, и скажет, что все это было неудачной шуткой. Но, увы, шутка слишком затянулась. Матушка Гота еще не закончила наводить порядок после учиненного душилами разгрома. Прибиралась она тщательно, но, несмотря на всю свою вредность, пальцем не притронулась к моему рабочему месту, где я все еще пытался рассортировать обгоревшие бумаги, содержащие выдержки из Анналов.
Размышления отвлекли меня от действительности, заставив забыть об осторожности. Но неожиданно я почувствовал, что в помещении кто-то есть. Доля секунды, и в руке моей блеснул нож.
Однако, как выяснилось, мне ничто не угрожало. Ко мне в гости заявились свойственники: брат Сари Тай Дэй с рукой на перевязи, дядюшка Дой и матушка Гота. Из всех троих разговорчивостью отличалась лишь старуха, зато не стоило надеяться, что услышишь от нее хоть одно доброе слово. Она у чего угодно отыщет изъян и будет жаловаться на это целую вечность.
– В чем дело? – спросил я.
– Опять уходил? – озабоченно ответил вопросом на вопрос дядюшка Дой. – Куда на сей раз? В Дежагор?
– Ничего подобного. Я уже давно никуда не отлучался.
Вся троица продолжала таращиться так, словно у меня рог на носу вырос.
– Что вам не нравится?
– Ты изменился, – сказал дядюшка Дой.
– Вашу мамашу! Еще бы я не изменился, пропади все пропадом! Я потерял жену, которую любил больше жизни… – Меня захлестнула горечь, и я повернулся к двери.
Бесполезно. Копченый лежал в фургоне, катившем на юг.
Они по-прежнему не сводили с меня глаз.
Это повторялось всякий раз, при каждом моем возвращении из отлучки, о которой Тай Дэю не сообщалось. Они не любили терять меня из виду.
От их избыточной заботы, так же как и от пристальных взглядов, мне частенько становилось не по себе. Должно быть, Костоправ при виде любого нюень бао испытывал похожие чувства.
Уйдя из жизни, Сари оставила пустоту не только в моем сердце. Потеряв ее, эта странная компания как будто лишилась души.
– Хочешь пройти Путем Меча? – спросил дядюшка Дой.
Путь Меча представлял собой ритуальный комплекс упражнений, имитирующий бой с невидимым противником с помощью длинного двуручного меча. Это действо позволяло обрести спокойствие, отрешенность и забвение почти так же, как и «блуждание с духом». Правда, мне все еще с трудом удавалось погружаться в обязательный транс, хотя дядюшка Дой учил меня этому с того дня, когда я вошел в семью.
– Не сейчас. И не сегодня вечером. Я слишком устал. Все мышцы ноют.
Сказав это, я вновь почувствовал, как мне недостает Сари. Моя зеленоглазая зазноба была непревзойденной мастерицей массажа и, как никто другой, умела снимать накопившиеся за день усталость и напряжение.
Говорили мы на нюень бао, которым я владел вполне сносно. Однако, когда подошла очередь матушки Готы, она нарочно затарахтела на своем отвратительном таглиосском. Ей почему-то казалось, будто выговор у нее как у коренной жительницы этой страны, и переубедить ее было выше человеческих сил.
– Ты чем занимаешься? – спросила она. – Почему прячешься от своих?
