Донесения Длиннотень получал, минуя Ревуна, без всякого его участия. Похоже, уродливый колдун получил отпуск. Во всяком случае, обнаружить его я не смог.
Нарайян Сингх и Дщерь Ночи находились в стане душил, на Чарандапраше, возле основных сил Могабы. Уж не знаю чем, но девчонка заинтересовала меня не на шутку. Я носился во времени взад и вперед, присматривался к ней – и обнаружил-таки нечто тревожное. То, о чем следует знать Старику.
Его дочь умела видеть будущее. Правда, видела она лишь отдаленные события, не то что Копченый. Пока еще никто, даже Сингх, не придавал этому значения. Но рано или поздно Нарайян обязательно заметит, что все ее предсказания, даже самые туманные, попадают в точку.
Похоже, прорицая, она непременно впадала в транс. Хотелось изучить феномен получше, но Копченый воспротивился, и вряд ли можно было его винить. У ребенка была такая аура, что меня бросало в дрожь, воображение рисовало гробы и тому подобные вещи, которые лучше бы оставить погребенными. И это в безмятежном, свободном от эмоций пространстве, где путешествовала душа Копченого.
Госпожу я обнаружил дальше к югу от Дежагора. Она упорно продвигалась вперед, не давая передышки ни себе, ни своим войскам. Несмотря на крайнюю усталость, выглядела она для своего возраста совсем неплохо, ведь в сравнении с ней даже Одноглазого можно считать молокососом. Ее сопровождали Плетеный Лебедь с княжеской гвардией и Прабриндра Дра, утверждавший, что должен находиться рядом и согласовывать с ней свои действия. Но сдается, обманывал он этим только себя.
Госпожа пребывала в скверном расположении духа и спуску не давала никому. Лебедь был обеспокоен, князь озадачен. Правда, ничего вразумительного ни тот ни другой сказать не могли: своей тревогой и болью Госпожа ни с кем не делилась.
Наверное, ей, прожившей столь долгую и нелегкую жизнь и даже побывавшей когда-то замужем за Властелином, представлялась нелепой сама мысль о том, чтобы обратиться за помощью к простым смертным. Пусть даже судьба низвергла ее с небес к нам, жалким червям, – это ничего не меняло, Госпожа осталась Госпожой.
Вопреки всему, что утверждали как дилетанты, так и знатоки, ее утраченные способности постепенно восстанавливались. Конечно, ей еще далеко до той владычицы, что правила некогда великой северной империей, а Десять Взятых, в том числе Ревуна, держала на своре, точно борзых. Но уже сейчас она набрала достаточно сил, чтобы это страшило и Ревуна, и Длиннотень, и, не сомневаюсь, ее сестру Душелов.
Между ней и Костоправом судьба вбила клин. Старик не доверял Госпоже – той ее части, которая тяготела ко Тьме. Слишком долго эта женщина была близка с самим воплощением мрака. Костоправ боялся потерять ее и, как мне думается, держал на расстоянии именно потому, что не слишком хорошо справлялся со своим страхом.
Я убедился, что любые попытки оказать Госпоже сопротивление для ее недругов заканчивались плачевно. Ее наступление выглядело катастрофой похуже любого землетрясения.
Всюду, где действовали таглиосские отряды, во главе их стояли братья нашего Отряда. Они находились в самой гуще событий, и их телохранители из числа нюень бао тоже не сидели сложа руки. Конечно, годы преследований со стороны Костоправа и Госпожи изрядно ослабили обманников, но они не зря получили свое прозвание. В живых сумели остаться самые изворотливые и хитрые, самые опасные – и ни один из них не упустил бы возможности нанести удар во славу своей богини.
Хотя Могаба двинул на север несколько тысяч всадников, они еще не втянулись в бои. Из всех тенеземских войск на затопленных землях лишь отряд Ножа не был застигнут врасплох. Но и Нож, даже после пары вполне удачных для него стычек с таглиосскими полками, не попытался удержать за собой какой-нибудь плацдарм. Он отступил к равнине Чарандапраш достаточно быстро, чтобы за ним не успел увязаться противник.
На том направлении с нашей стороны действовали исключительно отряды, набранные и возглавленные религиозными лидерами. Костоправ предоставил им разбираться с Ножом фактически независимо от остальных войск. Нож ненавидел жрецов и никогда этого не скрывал. Служба у Хозяина Теней позволила ему дать этой ненависти выход. Жрецы, в свою очередь, были решительно настроены расправиться с ним. Что же до Старика, то он, похоже, с немалым удовольствием позволял поднаторевшему в интригах и привыкшему вмешиваться в мирские дела духовенству тратить энергию, деньги и самых фанатичных приверженцев в попытках уничтожить человека, которого он сам глубоко презирал.
Отступая, Нож тащил за собой жреческие войска. Преследуя его, они вроде бы побеждали, но постоянно несли потери. Для генерала-самоучки он действовал безупречно, используя каждую промашку противника.
Через все южные земли двигались армии обеих сторон, направляясь к равнине Чарандапраш. Cледовало ожидать, что именно там все окончательно решится, и наверняка до исхода зимы.
Я вновь и вновь блуждал с Копченым. Время шло, но почти ничего не прояснилось. Старик снова повел нас в поход, а я едва это заметил. Костоправу не нравилось, что я без конца торчу в фургоне, но он вынужден был мириться с этим: в самых разных местах случились важные события, и он нуждался в информации. Правда, его настроение было переменчиво, как морской ветер.
Некоторое время я притворялся, будто хвораю, – подсказка для ворон и моих свойственников, почему я днюю и ночую в фургоне. Вороны – птицы дурные, они соображают туго. А вот дядюшка Дой, как мне показалось, еще до того, как мы прошли через южные ворота Дежагора, смекнул: что-то затевается.
11
Я никогда не испытывал тяги ни к спиртному, ни к наркотикам. В здешних краях основные религии порицали пьянство, и раздобыть хмельное было не так-то просто, хотя Одноглазый справлялся с этой задачей. Меня же всю жизнь пагубные пристрастия обходили стороной и даже пугали до смерти. Всякий раз, когда попадается малый, привыкший глушить боль алкоголем или чем похуже, я боюсь, как бы и мне самому не ступить на эту скользкую дорожку.
Зато я пристрастился к наркотику иного рода – к той свободе от горя и страдания, которую давало блуждание с духом. Когда я пребывал там, в мире Копченого, все ужасы осады Дежагора и неизбывная тоска по Сари становились пусть и печальными, но зыбкими, тусклыми воспоминаниями. И слабая, уступчивая часть моего «я» упорно соблазняла меня, суля – конечно, если я продолжу работать с Копченым – окончательное избавление от боли.
Я был одновременно и счастлив, и глубоко несчастен. От родственников помощи ждать не приходилось. Тай Дэй по большей части отмалчивался, а дядюшка Дой твердил одно: что я должен держаться.
– Смерть и отчаяние сопутствуют нам всю жизнь, – говорил он. – Мир состоит из утрат и боли, и лишь изредка его освещают чудесные мгновения счастья. Мы должны жить ради таких мгновений и не скорбеть, когда они проходят.
– Мы должны жить ради мести, старый ты дурень, – возражала ему матушка Гота, бросая на меня полный презрения взгляд. Мои чувства она щадить не собиралась. – Незадолго до смерти моя мать лишилась рассудка. Нам бы не мешало избавиться от этого слабака.
