ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ
Подальше от людей, от яркого дневного света
Ты забиваешься в обросшую плющом, полуразрушенную башню,
Или в густую чащу романтической долины,
Где колдуны готовят свои мистические чары,
Где таится мрачный ужас и глухая злоба…
Но в тихий, сладостный вечерний час,
Когда в дремоту погрузились томные цветы,
Ты носишься по воздуху, как тень,
Обманывая глаз, следящий за твоим полетом.
Резвишься, мечешься и весело кружишься.
Летишь навстречу страннику усталому,
Когда он тихими шагами бредет тропой росистой,
С индейских островов ты прилетаешь с колесницей лета,
И сфера твоя — сумерки, путеводительница — вечерняя звезда.
Для пылкого воображения эти расплывчатые образы, носящиеся в вечернем сумраке, представляют больше прелести, чем яркие картины, залитые солнечным светом. Когда фантазия витает над пейзажами, отчасти ею же самою созданными, какая-то грусть охватывает нашу душу:
Тончайшие в нас будит чувства —
И сладкую слезу восторга исторгает.
Отдаленный грохот потока, слабый шелест бриза среди листвы, далекие звуки человеческого голоса, которые то слышатся, то пропадают, — все это удивительно усиливает восторженное настроение души. Молодой Сент Фуа, несомненно одаренный пылкой фантазией и чуткий к энтузиазму, порою нарушал молчание, охватившее все маленькое общество, указывая Бланш на поразительные эффекты вечернего пейзажа. Бланш перестала трусить под влиянием речей своего жениха и отдалась таким же впечатлениям, как и он. Молодые люди беседовали между собой тихими, сдержанными голосами; на них действовала задумчивая тишина вечера и всей окружающей природы. Сердце молодого человека размягчалось под влиянием очаровательной природы, и от восхищений ею он постепенно перешел к своей любви: он все говорил, а Бланш слушала, до тех пор, пока наконец оба позабыли о горах, о лесах и волшебных иллюзиях сумерек.
Вечерние тени скоро сменились тьмою, наступившей несколько раньше обыкновенного, благодаря туману, который сгущался в горах и темными грядами полз по их склонам. Проводники предложили отдохнуть немного, пока не взойдет луна, прибавив, что, кажется, надвигается гроза. Оглядываясь вокруг и стараясь отыскать какое-нибудь пристанище, путники увидали на скале, пониже, какой-то предмет, смутно выделявшийся в потемках: они приняли его за шалаш охотника или пастуха и осторожными шагами направились в ту сторону. Однако ожидания их не оправдались; достигнув цели своих поисков, они убедились, что это монументальный крест, отмечавший место, где когда-то совершилось убийство.
В потемках не было возможности разобрать надписи на кресте; но проводники знали, что он был воздвигнут в память некоего графа де Белиара, зарезанного на этом самом месте шайкой бандитов, наводившей страх на эту область несколько лет тому назад; необычайные размеры памятника, по-видимому, подтверждали предположение, что он был воздвигнут для увековечения знатного вельможи. Бланш вздрагивала, слушая ужасающие подробности его судьбы, которые передавал один из проводников тихим, сдержанным тоном, точно пугаясь звуков собственного голоса; но пока они медлили у подножия креста, слушая его рассказ, вспышка молнии озарила скалы, вдали загрохотал гром, и перепуганные путники покинули это мрачное место убийства в поисках какого-нибудь убежища.
Выйдя на первоначальную дорогу, проводники старались позабавить графа различными историями о разбойниках и даже об убийствах, совершенных в тех самых местах, по которым они неизбежно должны были ходить, расписывая свои собственные неустрашимые подвиги и поразительные случаи спасения от разбойников. Главный проводник, то есть тот, который был вооружен лучше другого, вытащил один из четырех пистолетов, заткнутых у него за поясом, и поклялся, что из него он застрелил трех разбойников в течение года. Затем он помахал в воздухе складным ножом огромных размеров и приготовился рассказывать о поразительных экзекуциях, совершенных этим ножом, но его остановил Сент Фуа, заметивший испуг Бланш. Граф между тем исподтишка посмеивался над этими страшными историями и нелепым хвастовством проводника, — ему захотелось его поморочить. Шепнув Бланш о своем намерении, он принялся рассказывать свои собственные подвиги, стараясь перещеголять проводника в хвастовстве и доблестях.
Своим удивительным приключениям он так искусно умел придать правдивую окраску, что под влиянием их храбрость проводника значительно поколебалась, и они долго молчали посте того, как граф окончил свои рассказы. Словоохотливость главного проводника несколько поулеглась, зато зоркость его зрения и острота слуха удвоились: он с тревогой прислушивался к глухим раскатам грома, раздававшимся по временам, и часто замедлял шаги, когда поднявшийся порывистый ветер шелестел в соснах. Но вот вдруг он остановился, как вкопанный, перед группой пробковых дубов, нависших над дорогой, и выхватил из-за пояса пистолет, словно ожидая, что сейчас выскочат бандиты из-за деревьев. Тогда граф уже не мог удержаться от смеха.
Добравшись до площадки, немного защищенной от ветра нависшими скалами и рощей лиственниц, возвышавшейся над пропастью слева, наши путешественники, приняв во внимание, что проводники не знают, далеко ли еще осталось до гостиницы, решили отдохнуть здесь, пока взойдет луна, или пройдет гроза. Бланш, очнувшись к осознанию действительности, с ужасом глядела на окружающий мрак; при помощи Сент Фуа она сошла с мула и путешественники забрались в род пещеры, если можно так назвать неглубокую выемку, образуемую нависшей скалой. Высекли огня, развели костер, и пламя его придало всей картине немного больше веселости и уютности: весь день стояла жара, а ночи в этих горных областях всегда холодные. Костер был отчасти нужен и для того, чтобы не подпускать волков, водившихся в этих пустынных местностях.
На выступе скалы разложили провизию, и граф с семьей принялись за ужин, показавшийся особенно вкусным в такой непривычной, грубой обстановке. Когда окончили закусывать, Сент Фуа, нетерпеливо ожидавший восхода луны, пошел побродить по краю обрыва, направляясь к выступу, обращенному к востоку; но вся окрестность была еще окутана мраком, и тишина ночная нарушалась только шумом леса внизу да отдаленными раскатами грома, а по временам голосами путешественников, от которых он отделился. Сент Фуа с умилением и трепетом глядел на гряды мрачных туч, которые неслись в верхних и средних сферах воздуха, и на молнии, разрезавшие тучи то безмолвно, то порою в сопровождении громовых раскатов, отдававшихся в горах, причем весь горизонт и обрыв, над которым он стоял, мгновенно озарялись этими вспышками. После этого наступала тьма и выделялся костер, разведенный в пещере; пламя бросало отблеск на части противоположных скал и на макушки сосновых лесов, пониже, тогда как все углубления, казалось, хмурились, оставаясь в глубокой тени.
Сент Фуа остановился и устремил взор на картину, открывавшуюся перед ним в пещере: изящная силуэтка Бланш представляла контраст с могучей фигурой графа, сидевшего возле нее на обломке камня, и обе эти фигуры казались еще эффектнее на фоне, который образовали проводники в своих живописных костюмах и слуги, сопровождавшие графа. Интересен был и эффект освещения: оно падало светлым, бледноватым пятном на группу фигур, сверкая на оружии, тогда как зелень гигантской лиственницы, бросавшей тень на скалу сверху, горела темным багровым отблеском, почти незаметно сливавшимся с тьмою ночи.
