По Бренте задвигались лодки с поселянами, везущими свои товары в Венецию. Почти на всех лодках были приделаны маленькие цветные навесы для защиты от палящего солнца; и эти навесы вместе с грудами плодов и цветов, лежащими под ними, и живописными нарядами крестьянских девушек представляли в общем веселую, приятную для глаза пестроту. Быстрое движение лодок по течению, сверкание весел, и от времени до времени плывущие мимо хоры поселян, растянувшихся под парусом своей маленькой барки, или звуки какого-нибудь незатейливого деревенского инструмента в руках девушки, сидящей возле своего товара, — все это еще усиливало оживление и праздничность сцены.
Когда г-н Кенель с Монтони присоединились к дамам, все вместе сошли с террасы в сад; там чарующие виды на время отвлекли Эмилию от ее грустных мыслей. Величественные очертания и роскошная зелень кипарисов — таких прекрасных, каких ей не случалось видеть; рощи кедров, лимонных и апельсиновых деревьев, группы пирамидальных сосен и тополей, густые каштаны и восточные платаны простирали над садами широкую тень; кусты цветущих мирт и других пряных кустарников смешивали свое благоухание с ароматом цветов, яркая пестрота которых еще более выделялась под тенью деревьев. Воздух беспрерывно освежался ручейками, которые, благодаря изящному вкусу устроителя сада, змеились на свободе среди зеленых лужаек.
Эмилия часто отставала от других гуляющих, любуясь далеким пейзажем, замыкающим перспективу: вдали виднелись острые шпицы гор, задетые пурпуровым отблеском, крутые и отвесные наверху, но полого спускающиеся к подошве; открытая долина, еще не тронутая искусством; рощи высоких кипарисов, сосен и тополей, местами оживленные какой-нибудь полуразрушенной виллой, сломанные колонны которой виднелись меж ветвей сосны, как бы склонившейся над ними…
Из других частей сада открывались виды иного характера; здесь дивная, пустынная красота пейзажа сменялась пестротой и оживлением сел и городов.
Между тем солнце быстро подымалось над горизонтом; общество покинуло сад и удалилось на покой.
ГЛАВА XVII
Горькое несчастье чует бич порока.
Томсон
Эмилия воспользовалась первым удобным случаем, чтобы наедине переговорить с Кенелем насчет своего имения «Долины». На все ее вопросы он отвечал очень обстоятельно, но, очевидно, он сознавал свою безграничную власть и ему не нравилось, что смеют в этой власти сомневаться. По его мнению, сделанное им распоряжение было необходимо, к Эмилия должна быть ему благодарна за тот небольшой доход, который он доставил ей таким путем.
— Вот погодите. — прибавил он, — женится на вас этот венецианский граф, — как бишь его зовут, — и тогда ваше неприятное положение зависимости, конечно, прекратится. Как родственник ваш, я радуюсь этому счастливому случаю, столь неожиданному для ваших друзей.
Эмилия вся похолодела и не сколько минут не могла проговорить ни слова: оправившись она пыталась объяснить ему смысл своей приписки к письму Монтони; но он, очевидно, имея в виду какие-то скрытые причины, сделал вид, что не верит ей и некоторое время упорно обвинял ее в капризах. В конце концов, убедившись, что она действительно терпеть не может графа Морано и наотрез отказала ему, он пришел в негодование и осыпал ее колкими, жестокими упреками; втайне ему льстила перспектива породниться с вельможей, хотя он и притворялся, будто забыл его фамилию; и так как племянница своим упорством мешала осуществлению его честолюбивых надежд, то он не способен был чувствовать жалости к ее страданиям.
Эмилия сразу поняла, что и с его стороны ей надо ждать больших затруднений; конечно, никакими силами ее не могли принудить отказаться от Валанкура, чтобы выйти за Морано, но все же она со страхом ожидала столкновений с рассвирепевшим дядей.
Запальчивые, раздраженные упреки его она встретила со спокойным достоинством, свойственным высокой душе; но кроткая твердость ее как будто еще более усилила его гнев, он почувствовал свое собственное ничтожество. Уходя, он объявил племяннице, что если она будет продолжать глупо упорствовать, то он и Монтони бросят ее на произвол судьбы: тогда она увидит, каково бороться с презрением света!
Спокойствие, которое Эмилия старалась соблюдать в его присутствии, изменило ей, лишь только она осталась одна; среди горьких слез она призывала имя покойного отца и вспоминала советы, данные им на смертном одре.
«Правду говорил отец, — размышляла она про себя, — теперь я понимаю, насколько лучше сила и стойкость, нежели мягкость и чувствительность; постараюсь исполнить обещание, данное мною отцу: довольно тужить и плакать — надо с твердостью выносить притеснения, которых нельзя избегнуть».
Несколько успокоенная сознанием того, что она исполняет последний завет умирающего отца, Эмилия подавила слезы и, когда все собрались к обеду, старалась казаться спокойной и невозмутимой.
Пользуясь вечерней прохладой, дамы поехали кататься в коляске г-жи Кенель по берегам Бренты. Состояние духа Эмилии находилось в резком противоречии с оживлением веселых групп, собравшихся под тенью деревьев, осенявших волшебную реку. Некоторые танцевали, другие полулежали на траве, ели мороженое, пили кофе и безмятежно наслаждались прекрасным вечером и роскошными видами природы. Эмилия, взглянув на снежные вершины Апеннин, возвышающиеся вдали, подумала о замке Монтони и вздрогнула от страха, вспомнив, что он увезет ее туда и силою заставит повиноваться его воле. Но тут же она подумала, что и в Венеции она находится в его власти, точно так же, как и во всяком другом месте.
Взошла луна. Общество вернулось на виллу, где был накрыт ужин в прохладной зале, так восхитившей Эмилию вчера вечером. Дамы расположились на террасе, в ожидании прихода Кенеля, Монтони и других мужчин. Эмилия вся отдалась тихой меланхолии минуты. Вдруг какая-то барка остановилась у ступеней, ведущих в сад; Эмилия услыхала голоса Кенеля и Монтони, а вслед затем и голос Морано. Вскоре он сам появился перед нею. Молча выслушала она его приветствия, и ее холодность в первую минуту как будто смутила графа. Однако он тотчас же оправился и развеселился, но Эмилия заметила, что любезность г. и г-жи Кенель претят ему. К такой низко поклонной лести она даже не считала Кенеля способным: до сих пор ей случалось видеть его только в обществе равных или низших.
Удалившись в свою комнату, Эмилия невольно задумалась над тем, какими средствами заставить графа отказаться от своих притязаний; не лучше ли всего признаться ему откровенно в том, что сердце ее занято и, прибегнув к его великодушию, попросить его оставить свои преследования? Но когда на другой же день он опять повторил свои признания, она отдумала это делать. Гордость не позволяла ей открывать свою сердечную тайну такому человеку, как Морано, и прибегать к его состраданию; поэтому она отказалась от своего плана, удивляясь даже, как она могла остановиться на нем хоть на мгновение. Еще раз в самых решительных выражениях повторила она свой отказ, упрекая графа в назойливости. Граф как будто смутился, но и тут он опять не мог удержаться, чтобы не выразить ей своих восторженных чувств; на счастье Эмилии, подошла г-жа Кенель и прервала поток его пылких любезностей.
