Однородность современного человеческого общества становится еще более очевидной, когда речь заходит о наших взглядах на природу и человеческое тело. Если тысячу лет назад человек заболевал, его действия определялись тем, где он жил. В Европе местный священник, вероятно, сказал бы вам, что вы прогневили Господа и что для восстановления здоровья нужно что-то пожертвовать церкви, предпринять паломничество по святым местам и усиленно молить Бога о прощении. А деревенская ведьма объяснила бы ваше состояние тем, что вы одержимы демоном, и предложила бы изгнать его из вашего тела с помощью песни, танца и крови черного петуха.
На Ближнем Востоке врачи, воспитанные в классической традиции, поведали бы вам, что у вас нарушилось равновесие телесных гуморов и что необходимо восстановить баланс с помощью правильной диеты и неприятно пахнущих настоев. В Индии знатоки аюрведы предложили бы свои теории о равновесии между тремя телесными элементами, известными как доши, и порекомендовали бы лечение травами, массажем и асанами йоги. Китайские врачи, сибирские шаманы, африканские целители, индейские колдуны – в каждой империи, королевстве или племени имелись свои традиции и свои эксперты с разными взглядами на человеческое тело и природу болезней, и все они предлагали разные наборы ритуалов, снадобий и методов. Одни средства помогали на удивление хорошо, а другие были равноценны смертному приговору. Единственный факт, объединявший европейскую, китайскую, африканскую и американскую практику, заключался в том, что не меньше трети детей умирало, не дожив до совершеннолетия, а средняя продолжительность жизни не дотягивала и до 50 лет
[105].
В наши дни судьба заболевшего человека почти не зависит от того, где он живет. Больницы в Торонто, Токио, Тегеране и Тель-Авиве похожи друг на друга; там вас встретят врачи в белых халатах, которые изучали одни и те же научные теории на одних и тех же медицинских факультетах. Они будут следовать одним и тем же протоколам, проводить одинаковые анализы, чтобы поставить похожие диагнозы. Затем они выпишут одни и те же лекарства, выпущенные одними и теми же международными фармацевтическими компаниями. Конечно, культурные различия остаются, но канадские, японские, иранские и израильские врачи придерживаются одинаковых взглядов на человеческое тело и человеческие болезни. Когда «Исламское государство» захватило Ракку и Мосул, религиозные фанатики не разрушили местные больницы. Наоборот: они обратились к врачам-мусульманам всего мира с призывом приехать и лечить людей
[106]. По всей видимости, даже исламские врачи и медсестры верят, что тело состоит из клеток, болезни вызываются патогенами, а антибиотики убивают бактерий.
Но откуда взялись эти клетки и бактерии? Откуда вообще взялся наш мир? Тысячу лет назад в каждой культуре существовала своя история о сотворении мира и главных ингредиентах космического супа. В наши дни образованные люди всего мира верят в одни и те же теории о материи, энергии, времени и пространстве. Возьмем, к примеру, иранскую и северокорейскую ядерные программы. Суть проблемы в том, что в Иране и КНДР придерживаются точно таких же взглядов на физику, как в Израиле и Америке. Если бы иранские и северокорейские ученые считали, что E = mc4, Израилю и США можно было бы не опасаться, что эти страны создадут ядерное оружие.
В современном мире сохранилась религиозная и национальная идентичность. Но когда речь идет о практических вещах – создать государство, экономику, построить больницу, сделать бомбу, – выясняется, что почти все люди принадлежат к одной цивилизации. Вне всякого сомнения, разногласия существуют – но внутренние споры были во всех цивилизациях. Более того, сами цивилизации и сформировались в результате этих споров. Пытаясь определить свою идентичность, люди часто составляют список общих черт, но это ошибочный путь. Здесь больше помог бы список общих конфликтов и дилемм. Например, в 1618 году в Европе не было общей религиозной идентичности, зато бушевали религиозные распри. В 1618 году идентичность европейца определялась его озабоченностью мизерными доктринальными различиями между католиками и протестантами или между кальвинистами и лютеранами, а также готовностью убивать и умирать за эти различия. Если человека, жившего в 1618 году, не волновали эти конфликты, значит, этот человек был турком, индусом – кем угодно, но не европейцем.
В 1940 году Великобритания и Германия исповедовали разные политические ценности, но обе страны были неотделимы от «европейской цивилизации». Гитлер был не меньшим европейцем, чем Черчилль. Более того, само их противостояние показывало, что значит быть европейцем на этом конкретном историческом этапе. А вот охотники и собиратели из племени кунг в 1940 году не были европейцами, поскольку внутренние европейские споры о расе и империи ничуть их не волновали.
Люди, с которыми мы ожесточенно сражаемся, зачастую оказываются членами нашей семьи. Идентичность в большей степени формируют конфликты и дилеммы, а не согласие. Что значит быть европейцем в 2018 году? Вовсе не обязательно иметь белую кожу, верить в Иисуса Христа или поддерживать идеалы свободы. Скорее это означает яростно спорить по поводу иммиграции, Евросоюза и изъянов капитализма. Это также значит постоянно спрашивать себя: «Что определяет мою идентичность?» – и беспокоиться из-за старения населения, безудержного консьюмеризма и глобального потепления. Конфликты и дилеммы XXI века отличают современных европейцев от их предков, живших в 1618 и 1940 годах, но сближают с нынешними китайскими и индийскими торговыми партнерами.
Какие бы изменения ни ждали нас в будущем, они, скорее всего, будут сопровождаться братскими конфликтами внутри единой цивилизации, а не столкновениями разных цивилизаций. Главные вызовы XXI века будут глобальными по своей природе. Что произойдет, когда изменение климата вызовет экологические катастрофы? Что произойдет, когда компьютеры начнут превосходить человека в решении все большего числа задач и заменять людей во все большем количестве профессий? Что произойдет, когда биотехнологии позволят улучшать людей и продлевать жизнь? Вне всяких сомнений, пытаясь найти ответ на эти вопросы, мы станем свидетелями жарких споров и ожесточенных конфликтов. Но эти споры и конфликты вряд ли приведут к разобщенности людей. Как раз наоборот: они сделают нас еще более зависимыми друг от друга. Хотя человечеству еще очень далеко до построения гармоничного общества, все мы принадлежим к одной буйной глобальной цивилизации.
Как же объяснить волну национализма, захлестнувшую мир? Возможно, из-за чрезмерного энтузиазма по поводу глобализации мы слишком рано стали забывать о старых добрых нациях? Может ли возврат к традиционному национализму разрешить этот серьезный глобальный кризис? Если глобализация несет с собой столько проблем, почему не отказаться от нее?
